Твой единственный брат - страница 38

— А что — и правильно, хватит горбатиться, — сказал дядя Иван.

— Ну ты, Иван, нагорбатишься, — с досадой отозвался отец. — Я уж удивляюсь, как сегодня-то поехал. У самого детей полон дом, а все по чужим закромам норовишь.

— А он на холявку, — ввернул Вадим и подмигнул Борису.

— Ну, ты брось, — хмуро сказал дядя Иван. — Я против хозяйства принципиально. Оно засасывает.

— Дурень ты, братец, — сказал отец, и Борис сразу уловил те же интонации, что у Вадима. — Твоя же Маруся к нам бегает каждый вечер за парным молочком, а ты тут хреновину порешь. А другим бабам, думаешь, легче? Я не знаю, что за жизнь будет лет через двадцать, вроде обещают сладкую, но хочу, чтобы не только мои дети, но и твои доросли до того времени здоровыми. Им-то уж точно придется еще повкалывать, чтобы люди получше нашего с тобой стали жить. Да и не стадо у меня, всего одна коровенка, так что ты меня к кулакам не причисляй!

— Да разве я про тебя? — сказал дядя Иван. — Я про то, какими наши ребята вырастут.

— А какими они вырастут? — спросил до тех пор молчавший Кизилов. — Вот оставлю я своим огород, корову, свиней, и пусть живут как хотят. Главное, чтоб сыты были. От живота все идет.

— Еще один нашелся! — закричал отец. — Тот, значит, все готов порушить, а этот — лишь бы брюхо натолкать!

— Чего разошелся? Ты вон своих сынов спроси — они-то за что? — равнодушно сказал Кизилов.

— За что же мы можем быть? — сказал Вадим. — Мы — как отец.

Отец гордо посмотрел на Кизилова. А Борис вдруг уловил какую-то неточность в ответе. Не фальшь, правда, скорее, намек на нее, которой другой человек, не близкий по крови, может даже не почувствовал бы.

… Сегодня Борис Петрович понимает, что старший брат говорил без какого-то умысла. Он таким был всегда и не знает, даже не думает, что можно и нужно быть другим. Отца считал уже устаревшим, отжившим свое время, а потому зачем с ним было спорить? Тем более, что в семье всегда и все должно быть твердо, слово старшего — закон. И открытки к каждому-празднику, и неустанная забота о любой мелочи в здоровье или еде каждого в семье, и дотошность в организации любых дел, обещавших выигрыш, — все это в Вадиме проявилось сразу, будто до поры дремало, а как только кончилась юность, — вот он, готовый образ жизни. Будто та тысчонка, которую, как сейчас принято, накапливают с помощью госстраха родители к восемнадцатилетию своего чада и которую подросшее дите требует как нечто законное.

Но тогда, на берегу Амура, Борис почувствовал, что оба они — не как отец. И поддакивать ему, значит — врать. А врать неловко, все же армию прошел. Да и какой смысл?

— Нет, отец, мы, наверно, не так. Не так, как ты, — и запнулся, не умея выразить свою мысль.

Отец не понял.

— Ну, конечно, вы будете жить лучше. Зря, что ли, мы с матерью жизнь прожили? Станешь инженером — вот и хорошо будет.

— Да не буду я никаким инженером! — закричал Борис. — Не хочу. Я уехать хочу.

— Как — уехать? — опешил отец.

Борис сразу пожалел, что не сдержался, не ко времени было…  Уставился на него дядька Иван, усмехнулся Кизилов. Но было уже поздно.

— Да, уехать, — упрямо повторил он. — Ты вот почему с матерью когда-то уехал сюда, а мне нельзя? Вам Вадима вполне хватит. — Эх, опять не так сказал, но его уже несло…  — Ему же ничего не надо, он никуда не спешит. Так ведь, Вадька?

— Что ж в том плохого? — спокойно спросил брат.

— Да ничего плохого. Торчи здесь хоть всю жизнь. А я не желаю.

— Подожди, Борис, — прервал отец. — Пойми — мы же ради вас сюда приехали. Чтобы построить все, чтобы вы жили хорошо. Вот и живите… 

— Пап, как ты не понимаешь? — с досадой сказал Борис. — Вы же не только ради нас приехали. Вы и ради себя. Вообще, строить новую жизнь, Если б только ради нас, могли бы и не выезжать из родного села.

— Ну да, ну да, — обиделся отец. — А для кого ж строили?

— Для меня, — спокойно отозвался Вадим. — Да и этот дурак помотается по свету и вернется.

— Не вернусь! — запальчиво крикнул Борис и тут же поправился: — Буду, конечно, приезжать… 

— Куда денешься, вернешься… 

— Ну а ты-то что суешься? — рассердился Борис. — Ты себе место насидел, вот и квохчи на насесте.