Твой единственный брат - страница 50
Генка лежал и чувствовал, как все больше охватывает его враждебность к незваному гостю, здоровому мужику, который наверняка не захочет помочь. Ведь жили же здесь люди, семьями жили, но все бросили, ушли или уехали. А их было много, ведь еще в прошлом году, когда Генка обнаружил это место, здесь стояли три пустых дома. Сколько ж это было людей, которые могли спасти все дома, но не сделали этого? А теперь остался один-единственный…
Генка откинул одеяло, натянул сапоги, вспомнил почему-то, как отец кричал на него, когда он в прихожей надевал ботинки, сидя на полу («Мужчина должен обуваться стоя, по-солдатски, быстро!»). Накинул плащ с капюшоном и стал спускаться по лестнице, перебросив через плечо мешки. Дождь тотчас хлестнул по голым ногам выше голенищ, скользкие мокрые перекладины едва не ушли из ладоней, подошвы поплыли по старым отполированным деревяшкам. Генка замер, прижавшись к лестнице, перевал дух. Дальше спускался осторожно.
За банькой — небольшим бревенчатым срубом, уже без крыши, — влево к старым карагачам, сейчас едва темневшим за плотной завесой дождя, уходил прямоугольник бывшего огорода, густо заросшего репейником, лебедой и молодыми побегами тальника. На задах баньки, среди ржавых консервных банок, пружин автомобильного сиденья и прочего хлама, и дальше, за этой свалкой, — между огородом и протокой — буйно тянулся вверх густой и высокий тальник, танцевавший тысячами серебристых листочков под капельным перезвоном дождя. Это место Генка облюбовал еще в прошлом году, когда перебрался сюда. И в дождь с тех пор всегда переносил закидушки поближе к тальникам. Ему казалось, что серебряные, словно рыбки, узенькие листики танцуют, включаясь в ритм, который задают капли, выбивавшие то быструю, то замедленную мелодию на брезентовом капюшоне прямо над головой. Он сидел на чурбачке нахохлившись, держа на указательном пальце чуткую струну лески, и слушал, и все сильнее ощущал, как танец листьев, ритм капель перетекают в него, в его голову. По крови, по телу, ногам и рукам, сквозь пальцы уходят в леску, а по ней дальше в воду, вглубь, во все живущее там, под пляшущей поверхностью реки… Когда начинались летние дожди, Генка старался уехать на рыбалку. В июне, июле — в дожди, короткие, теплые, светлые — и рыба клевала лучше, и виделось дальше. Но вторую половину августа, памятуя август прошлого года, Генка ждал со страхом. И все повторилось. Или почти все…
Он постоял немного за банькой. Листья беспорядочно бились под дождем, а холод все сильнее проникал под плащ. Генка вздохнул, разложил мешки и взялся за лопату, прислоненную к срубу. Начинался третий день.
Он перетаскал на чердак несколько мешков песка, нарочно грохоча сапогами, пока не обнаружил, что гость куда-то исчез. Рюкзак, правда, остался. И это неожиданно обрадовало Генку. Он почувствовал усталость и рассердился на себя: «Совсем как старик». Но не стал спускаться за очередной порцией песка, занялся костром и чайником. Поставив чурбаки, все же решил проверить еще с вечера настороженные закидушки.
Постоял под стеной дома, вглядываясь и вслушиваясь в ливень. Здесь шум его не был таким угрожающе-бесконечным, как на чердаке. Но вода в протоке не спадала, даже показалось, что скорость ее увеличилась, больше стало щепок и пены, иногда и кусты проплывали, цепляясь за берег зелеными ветками. Прямо на глазах уже почти у самого угла дома в земле вдруг появилась черная щель и, быстро извиваясь, вонзилась в срез берега. Генка ощутил, как дом вздрогнул. Через щель, словно пытаясь удержать берег, натягивались, лопаясь, зеленые стебли травы и белые корешки. Кусок берега чуть сполз и повалился на воду, будто человек на спину. Земля, удерживаемая шапкой дерна, ушла под воду, всплыла немного и двинулась по течению среди веток, в кружении водоворотиков…
Генка пошел по берегу, провожая взглядом плывущий зеленый островок, от которого струйками, как хвосты кометы, потянулись желтые размывы песка и глины. Островок слегка задел леску правой закидушки, и Генка стал выбирать ее, стараясь думать лишь о том, что могло быть на крючках.