Твоя поэма - страница 2
Потом остался морфий.
Я
сам набирал
из ампул яд.
Сам впрыскивал.
А ты несла
такую чушь
про "жить со мной,
про юг
и пляж со мной,
про юж
и ляг со мной,
родной..."
И бредила:
"Плечом
к лучу
на башню Люсину
лечу,
к плечу жираффик
и верблюд,
родной,
я так тебя люблю,
так обожаю,
все терпя
лишь для тебя..."
А морфий
тащит
в мертвый сон,
и стон,
и жар
над головой.
Я
сам набирал
из ампул яд.
Сам впрыскивал.
А ты несла
такую чушь
про "жить со мной,
про юг
и пляж со мной,
про юж
и ляг со мной,
родной..."
И бредила:
"Плечом
к лучу
на башню Люсину
лечу,
к плечу жираффик
и верблюд,
родной,
я так тебя люблю,
так обожаю,
все терпя
лишь для тебя..."
А морфий
тащит
в мертвый сон,
и стон,
и жар
над головой.
Ты так дышала,
будто был
домашний воздух
страшно затхл
и каждый вздох
тебя губил...
Покорность странная в глазах.
Вдруг улыбалась,
пела вдруг,
звала подруг,
просила -- мать,
потом на весь остаток дня
все перестала
понимать.
Под ночь
увидела меня,
и издали уже,
из н е т
последним шопотом любви:
-- А ты смотри,
живи,
еще Володька есть...
И в бред,
в дыханье,
в хрип,
в -- дышать всю ночь.
Помочь
никто уже не мог.
Врач говорит,
что он не бог.
Я бросился
на твой матрас,
и плечи плач
потряс.
Устал
и утонул
во сне.
Я спал
среди каких-то скал
с тобой,
еще живая ты!
Губой
ресницы трогаю,
пою:
ты мне нужна,
ты мне мила...
Стук.
Просыпаюсь.
В дверь мою
мать постучалась:
-- Умерла.
будто был
домашний воздух
страшно затхл
и каждый вздох
тебя губил...
Покорность странная в глазах.
Вдруг улыбалась,
пела вдруг,
звала подруг,
просила -- мать,
потом на весь остаток дня
все перестала
понимать.
Под ночь
увидела меня,
и издали уже,
из н е т
последним шопотом любви:
-- А ты смотри,
живи,
еще Володька есть...
И в бред,
в дыханье,
в хрип,
в -- дышать всю ночь.
Помочь
никто уже не мог.
Врач говорит,
что он не бог.
Я бросился
на твой матрас,
и плечи плач
потряс.
Устал
и утонул
во сне.
Я спал
среди каких-то скал
с тобой,
еще живая ты!
Губой
ресницы трогаю,
пою:
ты мне нужна,
ты мне мила...
Стук.
Просыпаюсь.
В дверь мою
мать постучалась:
-- Умерла.
Прошло
лишь 30 дней пустых,
как пульс утих,
как лоб простыл,
как след тебя простыл,
как свет
мне стал постыл,
от того дня,
как не к тебе
пришли
а к н е й
друзья, родня,
лишь 30 дней,
как вместо
"ты"
ты стала "та",
как Тышлер
на квадрат листа
вносил ее
и не просил
"не двигаться!",
она сама
себя, как мертвая, вела,
сама
не двигалась.
С ума
я не сходил,
я больше сам
мать
успокаивал,
снимать
ее с постели в гроб --
пришел,
и платья
синий шелк
в цветах
оправил сам
и к волосам
приладил с дрожью
косу ту
что бронзой
светиться насквозь...
Вокруг
и в гроб
побольше роз,
чтоб ей
лежалось
как в саду.
лишь 30 дней пустых,
как пульс утих,
как лоб простыл,
как след тебя простыл,
как свет
мне стал постыл,
от того дня,
как не к тебе
пришли
а к н е й
друзья, родня,
лишь 30 дней,
как вместо
"ты"
ты стала "та",
как Тышлер
на квадрат листа
вносил ее
и не просил
"не двигаться!",
она сама
себя, как мертвая, вела,
сама
не двигалась.
С ума
я не сходил,
я больше сам
мать
успокаивал,
снимать
ее с постели в гроб --
пришел,
и платья
синий шелк
в цветах
оправил сам
и к волосам
приладил с дрожью
косу ту
что бронзой
светиться насквозь...
Вокруг
и в гроб
побольше роз,
чтоб ей
лежалось
как в саду.
Прощай, прощай!
Я девять лет
брал счастье
за руку
и вел,
и нет
его!
Я должен встать
и жизнь перелистать
и, встав,
начать
все
с чистого листа.
Как
мир за месяц
поредел!
Ну, да,
я здесь,
а Клава где?
Где
эта сказочная Гда,
жизнь,
где без нас идут года?
Нет!
Я не мрачен.
Я хочу
войти с другими
к жизни в дом,
пробиться
к чистому лучу
поэзии
своим трудом,
я говорю:
работай,
лезь
по строчке лестничной к звезде!
Я не уйду.
Я жив.
Я здесь!
Ну да,
я
здесь,
а Клава где?
Я девять лет
брал счастье
за руку
и вел,
и нет
его!
Я должен встать
и жизнь перелистать
и, встав,
начать
все
с чистого листа.
Как
мир за месяц
поредел!
Ну, да,
я здесь,
а Клава где?
Где
эта сказочная Гда,
жизнь,
где без нас идут года?
Нет!
Я не мрачен.
Я хочу
войти с другими
к жизни в дом,
пробиться
к чистому лучу
поэзии
своим трудом,
я говорю:
работай,
лезь
по строчке лестничной к звезде!
Я не уйду.
Я жив.
Я здесь!
Ну да,
я
здесь,
а Клава где?
Вначале
десять первых дней
я позабыл
рыдать над ней.
Меня знобил
пустяшный грипп
больного полузабытья.
Должно быть, я
не влип
еще
в топь
трудной жизни
без тебя.
Как прочно
всажен в ребра нож --
должно ж
так сердце наболеть,
чтоб на балет
пойти в Большой.
С оглохшей
наглухо душой
шел
в Метрополь,
часов до трех
в ночь на бульварную скамью,
в полузнакомую
семью, --
я стал тащиться
в те места,
куда б не стал
ходить при ней,
но только не домой
где ждет
где жжет меня
револьвер мой.
Мыслишкой --
сразу кончить все! --
не слишком
страшно
сжать висок.
Подумаешь!
В Москве ночной
при телефоне
эта мысль,
десять первых дней
я позабыл
рыдать над ней.
Меня знобил
пустяшный грипп
больного полузабытья.
Должно быть, я
не влип
еще
в топь
трудной жизни
без тебя.
Как прочно
всажен в ребра нож --
должно ж
так сердце наболеть,
чтоб на балет
пойти в Большой.
С оглохшей
наглухо душой
шел
в Метрополь,
часов до трех
в ночь на бульварную скамью,
в полузнакомую
семью, --
я стал тащиться
в те места,
куда б не стал
ходить при ней,
но только не домой
где ждет
где жжет меня
револьвер мой.
Мыслишкой --
сразу кончить все! --
не слишком
страшно
сжать висок.
Подумаешь!
В Москве ночной
при телефоне
эта мысль,