Твоя поэма - страница 6
Шаг --
и того не отыскать.
И нет
полоски
позади.
И шторм
затих.
Шуметь-то
что?
Все глаже
водяные рвы,
а дельше
завиднелась
гладь
ниже воды,
тише травы,
волна
аж проситься:
"Погладь".
И я
с волны
ступил
на зыбь,
вглубь
стая рыб
и ил,
и штиль
хвост солнца
морем распустил.
и того не отыскать.
И нет
полоски
позади.
И шторм
затих.
Шуметь-то
что?
Все глаже
водяные рвы,
а дельше
завиднелась
гладь
ниже воды,
тише травы,
волна
аж проситься:
"Погладь".
И я
с волны
ступил
на зыбь,
вглубь
стая рыб
и ил,
и штиль
хвост солнца
морем распустил.
Тут
новый берег
подан мне,
в ладонь
камней
положен порт.
Я вытер
пот
воды и слез,
с подошв
ракушки сбил
и сквозь
шаганье улиц
в жизнь прошел.
Куда я вышел?
Стал,
прочел
двух накрест улиц имена.
Припомниал...
Не я,
а сын
смотрел
впервые
окнам в синь.
Проснувшись
в мире
первый раз,
трамвай
как погремушку
тряс,
"Уа!" --
сказал трамваю "А".
И мне
в новинку
был Арбат.
Я здесь бывал
и не бывал,
Тверской бульвар,
где стынет мой
по ямбу
бронзовый собрат.
В вагоне
место на скамье
нам уступил старик.
Я сел.
В трамвае,
как в одной семье,
все точно знали,
что со мной
и что за море
за спиной.
С бульвара
девушки глаза,
по мне скользя,
ушли в стекло,
и губы мне
у сна
на дне
желаньем новым
запекло.
новый берег
подан мне,
в ладонь
камней
положен порт.
Я вытер
пот
воды и слез,
с подошв
ракушки сбил
и сквозь
шаганье улиц
в жизнь прошел.
Куда я вышел?
Стал,
прочел
двух накрест улиц имена.
Припомниал...
Не я,
а сын
смотрел
впервые
окнам в синь.
Проснувшись
в мире
первый раз,
трамвай
как погремушку
тряс,
"Уа!" --
сказал трамваю "А".
И мне
в новинку
был Арбат.
Я здесь бывал
и не бывал,
Тверской бульвар,
где стынет мой
по ямбу
бронзовый собрат.
В вагоне
место на скамье
нам уступил старик.
Я сел.
В трамвае,
как в одной семье,
все точно знали,
что со мной
и что за море
за спиной.
С бульвара
девушки глаза,
по мне скользя,
ушли в стекло,
и губы мне
у сна
на дне
желаньем новым
запекло.
На Мыс Желанья
я хочу
лететь,
лететь...
Маршрут
себе
я начерчу,
меня пошлют
навстречу
дующей
судьбе.
Кто этот мыс?
Желанье?
Жизнь?
Поэзия?
Социализм?
Любовь?
Москва? --
все те слова,
которыми
нельзя солгать,
которыми
я буду вам
стихи
чудесные
слагать.
я хочу
лететь,
лететь...
Маршрут
себе
я начерчу,
меня пошлют
навстречу
дующей
судьбе.
Кто этот мыс?
Желанье?
Жизнь?
Поэзия?
Социализм?
Любовь?
Москва? --
все те слова,
которыми
нельзя солгать,
которыми
я буду вам
стихи
чудесные
слагать.
Куда себя мне деть?
Лететь!
Перелететь
мой плач навзрыд
желаньем --
отстоять Мадрид!
Желаньем,
чтобы этот стих
шагал за нею
вслед
и вслед,
желаньем --
сына
в двадцать лет
к присяге красной
привести.
Пусть помнится
навеки мне
наш путь,
мой плач,
твой взгляд во сне.
Мы с нею
вымечтали
Мыс,
куда
моя
взметнется
мысль.
Я встал,
и сразу --
рядом стол.
Обрубки маузера --
вот.
Боек,
прицел,
пружина,
ствол.
Ему --
оставь его
в домуу,
дай только волю --
оживет.
Скорей на мост
к Москва-реке
мой груз
в руке,
под мостом синь
Я маузер
завернул
в стихи,
где было много
пуль и лбов.
Любовь
приказывает:
-- Кинь!
В то утро
Волга
шла в Москву,
канал,
открыв
ворота все,
плыл
к мелководному кваску,
залив
овраги
и шоссе.
Здесь будет
край
моей беде,
я маузер
с моста
бросил вниз.
Кругами завернись в воде,
войди в пески
реки-Москвы
и вройся
дулом
в ил и слизь!
А ты
на берегу,
на том --
спасибо,
милая,
за жизнь.
Еще проплачу я
не раз,
не раз
приникну
к прядке ртом,
не раз
я вспомню
жалость глаз
и слабость
твоих бедных рук.
Не раз
я вскрикну
"Клава!"
вдруг.
Где бы ни был я --
у южных пальм,
у скользких льдов,
у горных груд, --
где я
палатку
ни развесь, --
Лететь!
Перелететь
мой плач навзрыд
желаньем --
отстоять Мадрид!
Желаньем,
чтобы этот стих
шагал за нею
вслед
и вслед,
желаньем --
сына
в двадцать лет
к присяге красной
привести.
Пусть помнится
навеки мне
наш путь,
мой плач,
твой взгляд во сне.
Мы с нею
вымечтали
Мыс,
куда
моя
взметнется
мысль.
Я встал,
и сразу --
рядом стол.
Обрубки маузера --
вот.
Боек,
прицел,
пружина,
ствол.
Ему --
оставь его
в домуу,
дай только волю --
оживет.
Скорей на мост
к Москва-реке
мой груз
в руке,
под мостом синь
Я маузер
завернул
в стихи,
где было много
пуль и лбов.
Любовь
приказывает:
-- Кинь!
В то утро
Волга
шла в Москву,
канал,
открыв
ворота все,
плыл
к мелководному кваску,
залив
овраги
и шоссе.
Здесь будет
край
моей беде,
я маузер
с моста
бросил вниз.
Кругами завернись в воде,
войди в пески
реки-Москвы
и вройся
дулом
в ил и слизь!
А ты
на берегу,
на том --
спасибо,
милая,
за жизнь.
Еще проплачу я
не раз,
не раз
приникну
к прядке ртом,
не раз
я вспомню
жалость глаз
и слабость
твоих бедных рук.
Не раз
я вскрикну
"Клава!"
вдруг.
Где бы ни был я --
у южных пальм,
у скользких льдов,
у горных груд, --
где я
палатку
ни развесь, --