Твоя воля, Господи - страница 24

Вот в такой обстановке как‑то прозрачным теплым осенним днем и канул он, горемычный Иван Васильевич, головой в глубокий колодец на своем подворье. Купил он это подворье у отъезжавшего в Крым Игната Худолея.

Закричала, забилась подранком во дворе Дуня. Не знала, где муж, но сердцем чуяла беду. Прибежали соседи, в их числе и Игнат Худолей, к тому времени уже овдовевший и вернувшийся с Крыма. У матери в те поры жил, а дом ей на одном плану строил со своим. Не сразу кинулись соседи в самый угол двора к колодцу, ох, не сразу…

Почернела, помертвела Дуня после похорон мужа. Глаза потухли и не только черной одеждой напоминала она старуху. Вот тогда‑то ее впервые и назвали бабушкой.

— Бабушка, дай водички напиться!

Дом далеко от калитки, но все же видно не зря он ее так назвал, этот сорокалетний дядька — прохожий. А было ей в ту пору всего лишь 26 лет.

Однажды запущенная карательная машина большевистской власти остановиться не могла, и наполовские кости ее даже не притормозили. До сей поры хранится в семье вырезка из местной газеты с объявлением о торгах дома за недоимки все по тем же налогам. Дочка в это время перенесла тяжелую скарлатину с осложнением на глаза, почти ослепла. Дуню лишили прав. Впереди очень достоверно маячила ссылка. На работу «чуждый элемент», лишенку не брали. Помощи ждать было неоткуда.

Так она поехала в Москву за правдой. Она не знала, есть ли она там, есть ли правда в Москве тридцатого года? Она была твердо уверена, что найдет правду, и тем спасет себя и свое несчастное дитя.

Теперь, спустя более чем шестьдесят лет после этихсобытий, мне, тогда еще не родившейся ее второй дочери, кажется, что именно эта твердая вера и помогла ей. У меня в жизни были тоже непростые переделки, но я изначально знала — если я чего очень сильно захочу — обязательно добьюсь. Материнская закваска.

Она возвратилась в Павловскую с бумагой, что ей выправили в канцелярии М. И. Калинина. Снималась задолженность по налогам и она восстанавливалась в правах. С нею был подлинник той бумаги. Копия павловским властям была отправлена из Москвы почтой.

С этой‑то бумагой пошла Евдокия Захаровна Наполова к местному прокурору. Как уже известно, в Павловской никаких тайн быть не могло. Так и происхождение этого низко

рослого и злобного зимского щеня {зимское щеня, ziensky /франц/ неуклюжее, похожее на щенка 3–5 дней, Дымчатого цвета злобное животное с маленькими глазками и крепкими клыками, чей укус может быть смертельным /примечание автора/} не составляло секрета: сын богатого сапожника, хозяина мастерской в одной из станиц, который отличался особой жадностью и жестокостью, бил рабочих по физиономии голенищем, за что те в свое время и пришибли хозяина. В Павловской же прокурор Воронский выдавал себя за пролетария и блюл социальную чистоту ее обитателей. А когда «чуждый элемент» продемонстрировал из своих рук московскую бумагу, полуграмотный прокурор не смог так быстро осилить текст, но форма дошла до самой его сути, мучимой не только злобой, но и страхом, страхом за себя.

Пришла эта бумага в Павловскую, тем самым закрыв дело с торгами, ссылкой, лишением прав. Но все равно Дуне приходилось несладко. Взяли ее работать в швейную артель имени Сталина. Со своей машиной взяли, т. к. у артели был свой только сараеподобный пошивочный зал и начальство. Шила Дуня хорошо и быстро. Уверенно и точно кроила, не оставляя лишней «лапши», экономя материал. Дальновидная матушка Пелагея Егоровна знала, что такое мастерство пригодится в жизни, и учил Дуню крою и шитью мужской портной из пленных австрийцев, что осели в Павловской после германской войны. Революция и гражданская их и вовсе задержала в России. Дуню учитель одобрял за смекалку и верный глаз. Особенно это важно было в крое, а вот от кропотливой работы швеи ей было муторно. В артели она вспомнила наставления мастера, который в фатерланде «работал конфекцион». Здесь же это называлось массовкой. Умение не пользоваться наметкой экономило много времени, а навык работы на ножной машине, сама машина — новенький, полученный в приданое «Зингер» — позволили Дуне по выработке обойти самых передовых стахановок. Но ее «успехи в труде» дальше рабочего зала не распространялись, а когда приходила какая комиссия — тогда их толкалось видимо — невидимо — заведующая доставала ширмочку и отгораживала Дунину машину в уголке. Комиссии же шопотом сообщалось, что это работает бывшая лишенка. Хорошо‑де работает, да вот. Все понимающе кивали и не задавали лишних вопросов.