Тяжелые бои на Восточном фронте - страница 17
Мы тут же поняли, что обучение, строевая подготовка и караульная служба подошли к концу, и взволнованно перешептывались друг с другом, когда направились обратно в казармы. Как раз в этот час разворачивался «План «Барбаросса» – операция по молниеносному наступлению на большевиков. Наши вожди ожидали, что русские, несмотря на соглашение с нами, наверняка воспользуются шансом ударить нам в тыл, когда мы решим вторгнуться в Англию. Чтобы предотвратить эту угрозу, наши войска перешли в наступление на широком фронте, простиравшемся от берегов Балтики до Черного моря[11].
Мы упаковали свои вещмешки и принялись ждать. Поначалу все судорожно бросались к окнам, заслышав рев грузовиков на плацу, но никакого сигнала нам пока никто не подавал. Взволнованная болтовня постепенно уступила место мрачной тишине. Вечерний прием пищи прошел без новостей. Когда стемнело, мы улеглись на койки в полном обмундировании, лишь сняв сапоги.
После утренней переклички мы вернулись к обычной рутине. День прошел без особых происшествий. После наряда я наткнулся на Макса.
– Слышал о Бекере?
– Я был в карауле и ни с кем не разговаривал, – ответил я.
– В него стреляли. Прошлой ночью его отвезли в госпиталь СС на Унтер-ден-Эйхен.
Странные новости…
– А кто это сделал?
– Часовой у рейхсканцелярии. Такие ходят слухи, – ответил Макс.
Подробностей стрельбы никто толком не знал, но в казармах из-за этого уже царило оживление. Позже мы выяснили, что Бекер проверял посты у рейхсканцелярии, прячась среди кустарников. К сожалению, он не смог вовремя ответить, когда часовой окликнул его. Тот взял и выстрелил. Пуля угодила в правую ногу Бекера, возле паха, и вышла наружу.
За безукоризненное исполнение служебного долга часового тут же произвели в обершутце (рядового первого класса). Хотя, конечно, все могло сложиться намного хуже, причем как для него самого, так и для Бекера…
В начале августа 1941 года мы получили известие о скорой приписке к полевой части. Однако у меня возникли некоторые сложности. Инфекция, развившаяся на правом указательном пальце после небольшого ушиба, требовала вскрытия и последующей медикаментозной обработки. За день до предполагаемого отъезда из Лихтерфельде я явился к нашему ротному врачу.
– Шутце Бартман, я вижу, что палец ваш еще не полностью зажил, – сказал он после осмотра и повторного изучения записей в своем журнале.
– Оберштурмфюрер, это не мешает мне полноценно пользоваться оружием. Боль, скорее, у меня в голове, – бодро ответил я, повторив фразу, которую старательно вдалбливали в каждого новобранца.
На лице врача мелькнула раздраженная улыбка.
– Однако я должен предложить вам шанс остаться в Берлине, пока ваша рана не будет излечена полностью.
– Я предпочел бы находиться со своими товарищами, – ответил я с невольной мольбой в голосе.
Доктор кивнул, взяв ручку из держателя на столе, и дописал несколько строчек в документах.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Вы отправляетесь завтра, на том же поезде, что и ваши товарищи!
После утренней переклички каждый получил большую салями, банку мясных консервов и немного масла и хлеба. Мы упаковали провизию в вещмешки и построились для марша к железнодорожной станции в Лихтерфельде, где перрон был уже переполнен штатскими и военными. Военный оркестр играл какой-то пронзительный марш, укрепляя в нас, на все согласных жертвах, иллюзию неуязвимости. Обергруппенфюрер фон Йена обратился с речью, от которой мы почувствовали себя героями. Героями, которым предстояло «завалить» большевистского «медведя» и спасти европейскую культуру. Когда ободряющая речь фон Йены была закончена, мы с воодушевлением погрузились в вагоны ожидающего нас эшелона.
Все пытались протолкнуться поближе к окну и еще раз увидеть красочную сцену на перроне. 16—17-летние девушки из Союза немецких девушек (Bund Deutscher Madel) махали нам небольшими красными флажками со свастикой, в то время как рота юношей из «гитлерюгенда» выкрикивала лозунги. Праздничное настроение нарушил пронзительный свисток, и военный оркестр заиграл «Прусскую славу» (Preussens Gloria). Паровоз фыркнул, словно черный механический дракон, с нетерпением ожидающий, когда же можно двинуться в путь. Находящиеся в вагонах качнулись в унисон, когда поезд пришел в движение. По перрону, тряся косичками, бежала спортивного вида девушка. С грустной улыбкой на лице она посылала воздушные поцелуи одному из солдат.