Тысяча журавлей - страница 36
Этого следовало ожидать. Чудотворная сила зависит от происхождения человека — кто же способен меряться силой с подвижником? Соблюдение заповедей в прежнем рождении вместе с заслугой пострига и отречения от престола, видно, безмерно увеличили его чудотворную силу. Неужели в будущем рождении подобная исключительная набожность не будет вознаграждена? Набожность набожностью, но душевная смута, столь явная на фоне обычного хода вещей, возможно, проистекала от происков злого духа...
Однажды монах-император Кадзан пребывал во дворце Синдэн в ночь пожара. Непостижим уму был вид его, когда он явился навестить своего отца, императора Рэйдзэй. Его родитель, монах-император, изволил находиться в своем экипаже, что стоял на перекрестке Нидзё — Мадзири. Сей государь Кадзан в соломенной шапке «просветленная голова» со вставленным в тулью зеркальцем, восседая на коне, самолично вопросил: «Где он?» — и в ответ ему сообщили, мол, там-то и там-то и что верхом недалеко до того места. И вскоре, зажав плеть под мышкой и расправив рукава, сын неловко преклонил колени перед экипажем отца, как пристало челядинцу. А из экипажа монаха-императора Рэйдзэй доносилась громкая кагура-ута[50], и люди подумали, сколь много разного удивительного доводится им увидеть и услышать!
Господин Акинобу закричал: «Огни в саду!»[51] — и тут уж никто не мог удержаться от смеха. В другой год тоже всякий мог лицезреть монаха-императора Кадзана, любующегося возвращением с праздника. Накануне произошел некий случай[52], так что сегодня никак не следовало бы появляться на людях, а он прибыл-таки, да еще с многочисленной свитой, толпившейся вокруг экипажа под водительством Райсэй, Высокой Шапки. Прямо сказать, глупее поступка не придумаешь.
Более прочего меня заинтересовали его четки. Против обыкновения, они являли собой снизку мандаринчиков с более крупными плодами на концах, и были эти четки отменно длинными. Концы их, как и складки государевых шаровар, свешивались из экипажа. Видали ли вы что-нибудь подобное?
В Мурасакино[53], когда люди глазели на экипаж, прибыли охранники, чтобы взять под стражу юнцов, участников вчерашнего дела. А вышло вот что. Тогда еще совсем молодой господин помощник старшего советника Юкинари, дабы предупредить государя, выпалил: «Что-то должно случиться. Скорей уезжайте». И тотчас придворные ринулись кто куда, словно пауки под ветром. Осталась только прислуга при экипаже, и государю пришлось возвращаться во дворец в хвосте длинной процессии. Не приходится сомневаться, сколь тяжкое унижение он пережил!
Охранники призвали государя к ответу, с него строго взыскали, и имя его как великого повелителя оказалось запятнанным. А раз так, то слова, произнесенные господином главой налогового ведомства Тосиката, сдается мне, соответствовали истине. И в самом деле: из сложенных им японских песен не было таких, которые не передавались бы из уст в уста и не почитались непревзойденными. «Вот бы взглянуть на луну // Не из родного окошка...» — не думаю, что кто-нибудь другой в сходном с ним состоянии духа сочинил бы нечто подобное. Нельзя не сожалеть о нем. Однажды он послал отцу, монаху-императору Рэйдзэй, привязав письмо к побегам бамбука, такие строки:
И получил в ответ:
В «Собрании старинных и новых песен Японии» он с грустью записал: «Изволил благосклонно ответить». Было какое-то особенное чувство в отцовском пожелании долгой жизни.
Сей монах-император Кадзан слыл человеком утонченным. Взять хотя бы строительные затеи в его дворце. Пол в дальнем углу каретного сарая был слегка приподнят, а к выезду плавно понижался. Каретник снабжен был скользящими двустворчатыми воротами. Полностью готовый в дорогу экипаж мог в случае нужды сам, грохоча колесами под уклон, без помощи человека выехать из сарая, достаточно было только раздвинуть ворота — не правда ли, любопытная придумка!