Тысяча журавлей - страница 39
Скажем несколько слов об этой знаменитой «многосмысленности» хэйанских пятистиший. Прием омонимической игры, который в русской поэзии считается низким и употребим лишь в пародийных и иронических жанрах, в средневековой японской поэзии становится одним из центральных. Чем больше омонимов запрятано в поэтической ткани, чем сложнее переплетены смысловые планы, тем более удачным считается стихотворение. При этом вовсе не техническая сложность стихотворения ценится как его достоинство, а его искренность, «глубина сердца», подсказывающая виртуозно-вдохновенную игру смыслами.
Вспомнив определение «поэзии как языка в его поэтической функции», скажем, что старояпонский язык, в той его части, где возрастала и складывалась поэзия танка, весьма располагал поэтов к омонимической метафоре — ввиду определенной ограниченности его звуковой палитры (закон открытых слогов, строгие ограничения на комбинации фонем). И вот поэты с помощью омонимии сополагали понятия «сосна» и «ждать» [яп. мацуу], «любовь» и «пламя» [яп. хи], и многое другое. В каком-то смысле, вероятно, можно считать, что омонимическая метафора заменяла в японском стихе рифму, напрочь отсутствующую и в древности даже считавшуюся «болезнью стиха».
Рифма путем созвучия соединяет далекие понятия, создавая эффект неожиданного сближения. Нечто в этом роде, можно сказать, происходит и в японской поэзии, но только с помощью омонимии.
Несколько слов о самих произведениях, представленных в антологии в отрывках. «Исэ моногатари» было написано около середины X в., и с тех пор влияние этого сборника на всю последующую японскую литературу было огромным и неоспоримым, — не менее сильным, чем влияние антологии пятистиший «Кокинвахасю» (905),— кстати говоря, в обоих этих произведениях нередко приводятся одни и те же стихотворения.
«Исэ моногатари» на первый взгляд состоит из разрозненных эпизодов-новелл, однако все они объединены одним общим персонажем — придворным аристократом Аривара-но Нарихира (825—880), внуком императора Хэйдзё, выдающимся поэтом своего времени, а также знаменитым покорителем женских сердец. Все эти качества в японской куртуазной культуре времен хэйанского расцвета отвечали понятиям о достойном представителе мужского придворного сословия. В нынешнюю эпохи популярности гендерных исследований читатель, вероятно, без колебаний отнесет «Исэ моногатари» к произведениям, написанным мужчиной и для мужчин.
Скорее всего так оно и было, хотя мы не знаем, кто конкретно был автором этого сборника. Одно время его авторство приписывалось самому Нарихира уже хотя бы потому, что некоторые из ранних списков считались его дневником и так и назывались — «Дневник придворного тюдзё 5-го ранга».
Однако такие умозаключения относительно раннесредневековой литературы нередко оказываются ошибочными или, во всяком случае, рискованными. В филологии уже установлено, что, если в «Маньёсю», например, сказано, что песню сложил мифический император Юряку, вернее все-таки будет предположить, что эта фольклорная песня сложена об императоре Юряку и позже приписана ему. «Исэ моногатари» тоже, вероятно, было написано не Нарихира, более того, судя по сохранившимся спискам, к произведению, может быть, приложило руку несколько авторов, но можно с уверенностью утверждать, что при этом были использованы разные передаваемые из уст в уста полулегендарные рассказы и слухи о жизни Аривара-но Нарихира, перипетиях его придворной службы и его любовных связях, а также материалы из «Нарихира касю», то есть «Сборника пятистиший, составленных членами рода Нарихира». Такие сборники тогда были непременной принадлежностью всякого знатного рода, при этом служили они не просто салонными альбомами любительских виршей, поскольку сами пятистишия, как мы попытались бегло рассказать выше, занимали в культуре особенное место.
В «Исэ моногатари», несмотря на новеллистичность многих миниатюр, все же главное — это приводимые стихи Аривара-но Нарихира, великого поэта, одного из «Шести Бессмертных поэтов» («Шести кудесников поэзии»), которые составляют подавляюще большинство пятистиший «Исэ моногатари».