У истоков новой биологии - страница 13

Вот какими сложными и разными путями шел Лысенко к цели.

Изнуряющая работа в поле, на делянках, под палящим азербайджанским солнцем, так непохожим на ласковое солнце Украины, расчеты в лаборатории, журналы, книги... И, одновременно, непрерывная, незатихающая творческая работа мысли — строгая, пристрастная чеканка каждого нового звена логической, биологической, цепи, — то на одном конце ее, уходящем вглубь, в философские начала представлений о природе, то на другом конце, всегда незаконченном, устремленном в будущее.

***

Итак, агроном Лысенко, в результате больших экспериментальных работ, продолжавшихся около двух лет, пришел к потрясающему открытию. Срок жизни растения не есть его постоянный видовой признак, он может меняться под влиянием внешних условий.

Но я боюсь, что слово «потрясающее» покажется читателю преувеличением. За годы социализма мы так быстро и так далеко ушли вперед от тех представлений, которые еще господствовали тогда — всего двадцать лет назад, — что нам трудно оценить, каким действительно необычайным и новым для людей науки казалось такое утверждение.

Столетием раньше для русского общества столь же потрясающим оказался язык Пушкина, тот самый простой, прекрасный, русский язык «Евгения Онегина» и «Капитанской дочки», который и теперь служит нам не всегда легко достижимым образцом. А тогда он был настолько новым и необычайным для русской литературы, что одних приводил в ярость, других — восхищал. Разве легко представить себе сейчас, что в нем так потрясало людей? А между тем Пушкин не сделал никакого открытия, ничего нового в языке не изобрел. Он только взял простой, обиходный, понятный народу язык, на котором говорили интеллигентные люди, и ввел его в литературу, где тогда господствовал другой, специальный язык, чуждый и непонятный народу, изуродованный иностранщиной и давно отжившими архаизмами. Пушкин открыл глаза русскому прогрессивному обществу на достоинства его родного и современного ему простого языка и тем самым разрушил стену, отделявшую этот язык народа от литературы. В этом было «потрясение основ».

Двадцать лет назад такое же положение было в науке. Практика сельского хозяйства издавна знала — и всегда считалась с этим, — что длина вегетационного периода растений — величина весьма неопределенная. Но то была практика! Трудно представить себе сейчас, что тогда разрыв между наукой и практикой, несоответствие между ними считались не только допустимым, но почти закономерным явлением. «Практика одно, а наука — другое». Наука, мол, определяет «чистые», принципиальные положения, а на практике они всегда могут нарушаться разными обстоятельствами, которые невозможно учесть.

Это относилось, конечно, к той господствующей формальной, «казенной» науке, с которой всегда вели жестокую борьбу настоящие передовые ученые-одиночки, нередко лишь ценой всей жизни добивавшиеся признания своих ценнейших научных достижений.

И вот эта наука утверждала, что «природные свойства» растений не могут меняться. Поэтому новые сорта и формы растений не создавали, а «выводили», т.е. выискивали и извлекали из уже имеющегося материала или получающегося в результате простого скрещивания разнообразных форм.

Живая природа — мир животных и растений — представлялась незыблемой, постоянной, неизменной. Если же какой-нибудь новичок задавал естественный вопрос: как же согласовать эту неизменность с доказанной Дарвином эволюцией видов? — то ему авторитетно разъясняли, что с точки зрения эволюции никакой неизменности, конечно, нет. «Панта рей», как говорили греки, — «все течет, все меняется». Но эти изменения происходят чрезвычайно медленно. Нужны миллионы лет, чтобы они стали заметными. А эволюция длится сотни миллионов лет...

Словом, практически на протяжении многих поколений людей, виды животных и растений считались неизменными. Что же касается возникновения совершенно новых форм, так хорошо известного хлебопашцам и скотоводам, то наука объясняла эти факты, во множестве собранные и описанные тем же Дарвином, случайными и «незакономерными» отклонениями, которым генетика дала название «мутаций», не объяснив по существу их происхождения.