Удержать высоту - страница 25

Аборенков поднялся им навстречу. Протянул деревянный ящичек с печатью и большой синий пакет, залитый сургучом.

— Поздравляю, товарищ Шутов. Вам присвоено очередное воинское звание «капитан», — положил он руку Петру на плечо. — С этой минуты вы — командир 9-го отдельного гвардейского минометного дивизиона. Можете сообщить своим подчиненным, пусть напишут родным ваш адрес: полевая почта 36 550… О назначении узнаете, вскрыв этот пакет.

Они приехали в артиллерийское училище. Построили на его плацу перед двумя десятками своих машин дивизион. Шутов, успевший по дороге с помощью Николая Калитина заменить в черных петлицах шинели три красных кубаря на вертикальную шпалу, а узенькие птички нашивок на обшлаге рукава на широкую, сломал сургуч.

Но в предписании им указывался не Западный фронт, а Волховский. Не Голицыне, Малоярославец или Наро-Фоминск, как они предполагали, а деревня Неболчи под Тихвином.

«Приказ есть приказ. Его не обсуждают, а выполняют», — вспомнил Петр своего командира полка под Славитином. Огорчаться было глупо. Наверняка судьба столицы решалась не только в Подмосковье, но и на других фронтах. Там, где кому выпадет сражаться. И упрекать судьбу в несправедливости не приходилось. Для него и его дивизиона полем боя станет до боли знакомая по горькому опыту начальных месяцев войны северо-западная земля. И возвращается он туда не затем, чтобы отдавать ее врагу. Нет, не затем.

— По машинам! — скомандовал Шутов и, усевшись рядом с водителем штабной машины, распорядился: — Выруливай, Марченко, на Ленинградское шоссе! Дальше я скажу, как ехать…

Штаб 4-й армии, в подчинение которому был отдан 9-й отдельный гвардейский минометный дивизион, располагался в начале ноября в деревне Большой Двор, в пятидесяти километрах восточнее занятого фашистами Тихвина.

Зима выдалась ранняя, и дорога к штабу была занесена снегом. Сугробы окружали и деревянный пятистенок в центре села, рядом со стынущими на морозе вековыми соснами, разлапистыми северными елями. Казалось, что подъезжаешь не к недавнему сельсовету, а затерявшемуся в чаще бревенчатому дому хозяйственного, крепко стоящего на ногах лесника. Разве что радийные машины с поднятыми над крышей стальными стержнями антенн да закутанные в тулупы часовые с автоматами на изготовку, прохаживающиеся вдоль штакетника и стоящие у входа, недвусмысленно подчеркивали: тут не до будничных хлопот лесника, бери много выше — сюда сходятся все болевые точки очень ответственного участка фронта.

Шутов протянул порученцу командующего, высокому стройному капитану, свое предписание, снял по его знаку шинель, повесил ее в сенях на крючок и стал ждать вызова к К. А. Мерецкову. Не прошло и пяти минут, как его пригласили войти. Он шагнул в горницу:

— Товарищ генерал армии, командир 9-го отдельного гвардейского минометного дивизиона в ваше распоряжение прибыл.

За крестьянским дубовым столом, застеленным картами, сидел коренастый мужчина с пятью крупными звездами в малиновых петлицах. На кителе горела золотом Звезда Героя и алый значок депутата Верховного Совета СССР. Лицо командующего было волевым, открытым, строгим. Генерал бросил в тетрадку карандаш, протянул капитану руку:

— Проходите.

И вдруг неожиданно спросил:

— Погодите, погодите. Шутов. Знакомая фамилия. Мы с вами уже встречались?

— Так точно.

Мерецков сделал предостерегающий жест ладонью: не надо подсказывать, сейчас вспомню. И точно, мгновенно вспомнил.

— Карелия. Февраль сорокового. Деревня Сипрола. Совещание в штабе 402-го гаубичного полка. Лейтенант, который предложил бить по финским дотам прямой наводкой из 203-мм.

Петр улыбнулся:

— Так точно, товарищ генерал армии.

— Постой, Шутов. Но ведь ты — Герой Советского Союза. Я лично подписывал тебе представление. Почему же вы, товарищ капитан, позволяете себе являться для представления к командующему с грубым нарушением формы одежды?!

В голосе Мерецкова зазвучали суровые нотки.

Петр даже опешил.

— Был приказ «не сверкать наградами», товарищ генерал армии.

— Вредный приказ, — нахмурился командарм. — Я его уже отменил.