Уезжают навсегда - страница 5

стр.


бормочет под нос: «Да черт с ним».

Следующий кадр: терриконы,


на заднем плане поля весенние,


пехота идет в наступление,


миномет пашет,


молодой парень над ухом слышит


непонятное бормотание


и удар, словно сзади толкнули:


обернуться необходимо.


Оборачивается, и пуля


пролетает мимо.

На самом деле,


Бог нас оставил всех,


в каждом селе и городе;


этот век


объявлен отпуском Бога,


и черный снег


замел в феврале поля и покровы рек.

Но этот город,


партизаном засевший в степи,


сказал, что к нему известия не дошли,


сказал, что лучше он превратится в пыль,


в траву, и пепел, и соль земли,


но будет жить,


весь город,


и стар, и мал,


как будто бог их ни разу не оставлял,


как будто никто их ни разу не предавал.

И с неба падают черные лепестки,


и воды отравлены здесь у каждой реки,


но город живет,


обнимая детей своих,


как будто Бог


никогда не оставил их,


и Бог никогда не оставил их.

В гильзу от АГС помещается 20 грамм


в данном случае — виски. Мы пьем без звона,


ветер с востока хлопает дверью балкона.


Пьем за тех, кто более не придет к нам.

Пьем за любовь, за свою мирную жизнь,


за наше большое будущее, поскольку все мы


относительно молоды; неубедительнейшим «держись»


пытаемся поддержать друг друга на время.

Сентябрь начался, с востока идет гроза,


молчат минометы, автоматы притихли даже.


Один комроты, смотря на меня, сказал,


что мечтает увидеть женщину не в камуфляже.

Здесь земля отверженных, нам уже от нее не деться,


ветер степной пахнет смертью, мятой и медом


Мы пьем за любовь, за правду, за счастливое детство,


пьем не чокаясь из гильз от гранатомета.

И один говорит: это мир иллюзий, мой друг,


мы растем, беспричинно веря в сказки вокруг


о бесценности жизни, а также о том, что всегда


непременно в финале зло победит доброта,


что всегда тебе будет свет, еда и вода,


что милиция и государство хранят народ,


и что тот, кого любишь, — он никогда не умрет.

И другой говорит: но где же он, тот предел,


после коего надо рвать, уходить вовне,


в то пространство,


где снег зимой по-прежнему бел,


не кровав; где нет места горечи и войне,


уходить в идеальный мир, иллюзорный мир,


в Средиземье, на Остров Яблок, в нарнийский шкаф,


и ходя среди страха и говоря с людьми,


жить его законом, ни разу его не предав.

У меня нет слов ни для друга, ни для небес,


я работаю диктофоном Господа здесь,


я фиксирую все, но не знаю, где правда и ложь,


эх, веревочка, вейся, концов уже не найдешь,


мне темно и страшно, в асфальте моих городов


проступает земля, проступает детская кровь.

Но смотри, мой друг, внимательнее смотри,


через дым в подземке, через пустые зрачки


тех, кто едет вокруг; через всю черноту внутри


их и нас; через тонны предательства и тоски.


Там, за ними, — иная суть, бесконечный сад,


обнаженная, яростная, истинная суть,


где любовь воистину может лечить и спасать,


и поэтому наши любимые не умрут.


Это истинный мир, и закон у него любовь,


а иллюзия здесь, где ложь и туман кровав,


и так трудно жить, закон его не предав,


по тропе Луча идти сквозь болото; боль


застилает взгляд; так слаб и глуп человек,


ну куда ему через болото это ходить.


Но увидевший раз этот сад не забудет вовек,


и любовь и яблони будут ему светить.

Хороших новостей больше не будет.


Хорошие новости отменили.


Октябрь наступает запахом гнили


и дыма. Листьев осенних груды


слипаются, мокнут под дождь ночной


и превращаются в перегной.

Перечеркнули. Похоронили.


В отчетах указано: нас не стало.


Хорошие новости отменили,


остался последний из всех каналов,


рекомендуют учиться смирению,


рекомендуют учиться принятию.


Полночь и водка, постель несмятая.


Что там сегодня? Мы не смотрели.

Нас отменили, и мы уходим


в небо, и октябри оставляем


тем, кто, возможно, будет свободен,


непобедим и непотопляем,


тем, кто родится сегодня и завтра.


Утро и ветер. Пельмени на завтрак.


Холодно, дымом пахнет в квартире.


Шаг за порог. Патроны в кармане.

Мы растворяемся в этом мире,


и этот мир становится нами.


Дорогая моя, я больше не могу в этой осени.


Я не верю своим глазам и своим рукам.


Я схожу с ума. Вместо меня в озере


отразился человек, напоминающий мне врага.

Дорогая, я выстрелил в водную гладь, и эхо


разнесло этот звук по зеленке, и было странно,


что никто не ответил. Белые хлопья снега