Украденное письмо

Nil sapientiae odiosius acumine nimio.

Seneca.

Однажды в сумерки, осенью 18… года, я сидел с моим другом, Августом Дюпэн, в его маленьком кабинете, в улице Дюно, упиваясь двойным наслаждением, – то есть, я мечтал и курил. С час уже, если не более, мы не нарушали глубочайшего молчания. Посторонний зритель счел бы нас всецело погруженными в наблюдение за прихотливыми кольцами дыма, которые клубились у нас в комнате, но, что касалось, по крайней мере, до меня, то я перебирал в уме все то, что составляло предмет нашей беседы в начале вечера; я разумею подробности происшествия в улице Морг и еще другого, подобного. Поэтому, когда дверь отворилась, и к нам вошел наш старый знакомый, префект парижской полиции, я счел это знаменательным совпадением.

Мы поздоровались с ним очень радушно, потому что, если в нем были и кое-какие отрицательные свойства, то было и много приятного; а не видались мы с ним уже несколько лет. В комнате было уже темно, и Дюпэн хотел зажечь лампу, но сел снова на место, когда гость объявил, что пришел посоветоваться с ним по одному служебному делу, причиняющему ему немало хлопот.

– Если это дело требует зрелого обсуждения, – сказал Дюпэн, – то заняться этим лучше в темноте.

– Это одна из ваших старинных фантазий, – заметил префект, имевший привычку называть «фантазиями» все, что превосходило его понимание, вследствие чего ему приходилось жить в целом мире «фантазий».

– Совершенно верно, – ответил Дюпэн, – подкатывая к нему удобное кресло и предлагая трубку.

– Что же вас озабочивает? – спросил я. – Не новое убийство, надеюсь?

– О, ничего подобного! Дело, скажу вам, даже очень простое, и я уверен, что мы справимся с ним нашими собственными средствами, но я подумал, что Дюпэну будет небезынтересно узнать его в подробности, потому что в нем такая фантастичность…

– Значит, оно и просто, и фантастично, – вставил Дюпэн.

– Именно… хотя нельзя сказать с точностью ни того, ни другого. Собственно нас всех сбивает с толку то обстоятельство, что дело так просто, а не дается нам в руки.

– Может быть, эта-то простота и мешает вам догадаться, – сказал мой приятель.

– Вот нелепость! – воскликнул префект, захохотав от всей души.

– Я говорю: может быть, дело слишком просто, – повторил Дюпэн.

– Боже мой! что за вздор он городит!

– Может быть, слишком очевидно?

– Ха, ха, ха!… Хо, хо, хо! – закатывался от смеха наш гость. – Дюпэн, вы задумали меня уморить!

– Скажите, однако, в чем оно состоит, это дело? – спросил я.

Префект затянулся, выпустил основательный, длинный клуб дыма, уселся хорошенько и сказал: – Расскажу все в коротких словах; но, прежде чем я начну, предупреждаю вас, что дело требует величайшей тайны, и что я лишусь места, по всей вероятности, если станет известным, что я проболтался хотя одним словом.

– Начинайте, – сказал я.

– Или молчите, – сказал Дюпэн.

– Ну, слушайте. Меня лично уведомили, от лица весьма высокопоставленной особы, что из королевских покоев исчез один документ. Похититель известен; кража совершена на виду… Известно тоже, что документ все еще цел и находится у взявшего его.

– Почему это известно? – спросил Дюпэн.

– По самому существу сказанного документа, – ответил префект, – равно как по отсутствию тех последствий, которые были бы неминуемо вызваны переходом его в другие руки… то есть, употреблением его на ту цель, которую похититель имеет, несомненно, ввиду.

– Нельзя ли вам говорить пояснее? – заметил я.

– Извольте, я могу сказать, что эта бумага придает завладевшему ею большую силу в таких сферах, где подобная сила приобретает громадное значение, – сказал префект, любивший дипломатически тонкий язык.

– Я все же ничего не понимаю, – возразил Дюпэн.

– Не понимаете? Ну, вот: предъявление документа третьему лицу, которое нельзя назвать, нанесет ущерб чести персоне весьма высокопоставленной… и такое обстоятельство придает человеку, похитившему бумагу, большую власть над сказанною персоной… ее честь и спокойствие подвергаются опасности.

– Но такая власть, – заметил я, – может быть действительною лишь в том случае, если похититель знает, что имя его известно потерпевшей особе. Кто же осмелится…