Укради у мертвого смерть - страница 4

—   Может, возьмете? — неожиданно для себя спросил Се­вастьянов.

—   Так откуда деньги?

— Бесплатно.

Собаковод оглянулся в сторону сарая, на двери которого участковый клеил полоски бумаги.

—   А можно?

Севастьянов ослабил ремень. Собака впритык обнюхала косолапо стоптанные полуботинки, серые брюки с малино­вым кантом, вскинулась к бахроме на манжете мундира.

За домом хлопнула дверца «скорой». Кто-то крикнул под жужжание стартера: «Мы поехали!» Участковый ответил от сарая: «Давай!»

В опечатываемом сарае стояла моторка Севастьянова с подвесным «Вихрем-30». Васильев предложил там держать.

—    Вот черт, и печати-то у меня нет, — досадовал лейте­нант, когда Севастьянов подошел заявить насчет лодки.

—- Приложите пятак, — сказал он. — Чем-нибудь по­мажьте, хоть пастой из шарикового карандаша, и приложите. Настоящую печать поставите потом... Пятак ведь с гербом.

Участковый вскинул голову.

—   Ох, финансисты...

Шариковый карандаш, однако, взял. Севастьянов ничего не сказал про лодку.

Назад через Волгу перевез собаковод на казенной мото­рке. Овчарка поскуливала на воду.

На платформе Завидово ветер раскачивал единственную горевшую лампочку над расписанием. Электричка из Кали­нина приходила через час десять. Севастьянов сел на скамей­ку и вдруг почти явственно ощутил умирание жизни в себе. Тело будто взрывной волной вознесло, круто и плавно, а сердце осталось внизу, само по себе... Он читал про генети­ческую память. Во сколько лет умирали крестьянские пре­дки? Теперь ему сорок шестой. Наверное, в среднем как раз... Гены вспомнили, что час пришел?

Он посидел, сложившись пополам, как Васильев в шез­лонге, положив лицо в ладони.

Прожектор электрички высветил линялый плакат «Вы­играешь минуту, потеряешь жизнь!» Прыгавший с платфор­мы под колеса паровоза человек экономил минуту и терял жизнь в этом месте с тех пор, как Севастьянов принялся ездить к Васильеву. Впрочем, места были знакомы с детства. Пионерский лагерь, в который его сдавали на три смены, стоял поблизости, в Новомелкове. Утром, днем и вечером там кормили баклажанной икрой, а чтобы ее ели, гоняли на военные игры, после которых нагуливался такой аппетит, что хотелось сгрызть алюминиевую ложку. На ее серовато- белом черенке стояла штамповка в виде орла со свастикой. Ложки выдавались трофейные, но потом их заменили, как раз после последнего боя, когда вышел запрет заниматься в лагере только военной подготовкой.

В том бою Севастьянову выпало идти в засаду. Лежа под папоротниками, уткнувшись в жирные комки земли, по ко­торым ползали красные жучки, он ждал условленного свиста вожатого Михаила Никитича, однорукого матроса, воевав­шего на барже Волжской флотилии под Сталинградом. Та­иться приходилось особо из-за доставшегося по жребию цвета погон — белому, издалека заметному. Противник но­сил синие. Один сорванный означал ранение, два потерян­ных — геройскую гибель... Когда сбили в понурую колонну разгромленных «синих», Михаил Никитич сказал севастьяновскому приятелю Вельке, пристроившемуся рядом в кон­вой:

—   Ты отойди. Ты — убитый.

Обе бумажки с плечей у Вельки в бою отодрали с мясом. Но смерть Вельки была не страшной. Тем более что через десять минут прибежал начальник лагеря майор дядька Га­лин. Безрукий совсем. Поэтому, если хотел на что указать, тянул носок начищенного сапога. Лягнув в сторону колонны убитых, он заорал:

—  Мишка! Что у тебя братская могила отдельно марши­рует! Победа на всех одна!

Кто бы теперь крикнул так про Васильева...

А Михаила Никитича он неожиданно встретил на Волге после своего выдворения из торгпредства в Сингапуре. Мат­рос сидел на подпиленной табуретке в облупившейся «казан­ке» с булями. Пустой рукав футболки трепыхался. Севастья­нов еще подумал, если с утра ветрено, а дело было утром, к вечеру натянет дождь... Второй, в темных очках, стоял, упер­шись коленками в переборку, и жарил на аккордеоне, задрав подбородок. Складно выводил «Теннеси-вальс». Удочек они не забросили, и кошелки, чтобы идти в свердловский мага­зин на косогоре возле церкви среди ветел, у них с собой не было. Давали концерт реке. Доживали век где-то поблизо­сти... Севастьянов, сбавив обороты движка, обошел их на красной пластиковой лодке, тащившей японскую леску с удилища. Бывший пионервожатый облысел, в складках рта поблескивала слюна, но посадка головы осталась властной. Слепца же Севастьянов не встречал в тех местах, хотя знал многих. Притулились друг к другу старые фронтовики?