Украли солнце - страница 20

— Иди, — сказала мать.

— Покушай, мать. — Будимиров кивнул тому же охраннику, что принёс его матери воду, видно, раньше него сообразившему: мать — это мать.

Охранник вынул из короба каравай окорока, ловко отрезал несколько кусков, положил в чугунок, чугунок поднёс больной, но та даже не взглянула на еду.

Будимиров вышел из дома.

Куда подевался мальчишка? Как посмел уйти?

Григория помянул: мол, недоволен!

И сразу кожей лица вспомнил горячий, стегавший его воздух, когда они с Григорием неслись на графских конях. И впервые за все годы проявилось перед ним лицо графа.

Бойцы Возмездия честно и чётко выполнили свой долг: уничтожили и самих графов, и их жён, и детей, под корень! От их выстрела вместе с отцом, женой и детьми погиб и Гурский, как личный, его, Будимирова, враг.

Всех под корень! Чтобы духу графского не осталось!

Почему же сейчас, ощущая на лице жгущий воздух степи, пожалел: «А зря я его — в расход! Пусть бы подивился самолётам и заводам, любви народной!» Это мальчишеское чувство — похвастаться тем, что у тебя есть. Но для хвастовства нужно, по крайней мере, два участника: тот, кто хвастается, и тот, перед кем хочешь похвастаться. Нужно удивление и восхищение слушателя, иначе хвастовство бессмысленно.

Будимиров пошёл по знакомой тропе в село, в котором жил граф Гурский. Он шёл, и тихо шли с ним вместе все его ночные спутники — риск, кони, Григорий и Дрём.

Когда-то граф насадил между двумя сёлами оливы, акации, кипарисы. Сейчас роща разрослась, превратилась в лес. Лес задерживал ветер и охлаждал лицо.

Услышал сначала едва различимый, потом всё громче звучащий женский голос:

— «Вот вышел сеятель сеять. И, когда он сеял, иное упало при дороге и налетели птицы, и поклевали то. Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и выросло терние, и заглушило его. Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».

Их было человек десять — женщина и мальчики с девочками. Они шли по тропе сквозь рощу, отгороженные от него деревьями, навстречу ему. Кто же проложил эту тропу, откуда и куда ведёт она, что это за сеятель, почему так неэкономно разбрасывает общественное зерно — на камень, в терние, позволяет клевать его птицам? Пошёл было через рощу к женщине — заставить её замолчать, не говорить загадками, дать указание, о чём надо рассказывать юным трудолюбцам, открыл было рот — окликнуть и не окликнул.

К женщинам он был равнодушен. С самой первой своей сознательной минуты ощущал особое своё назначение: он пришёл в жизнь повелевать, пришёл разрушить старый мир и построить новый по своему плану. И на пути его — в периоды войн, Великого Возрождения, Строительства и непрекращающейся борьбы — мало встречалось женщин. Они не допускались до тех высот, где решались судьбы страны и его народа. А он… он не опускался до «кухонь», где женщины претворяли в жизнь его распоряжения: наводили чистоту, ткали, носили кирпичи, шпалы, рыли траншеи и растили трудолюбцев. А тут уставился, позабыв обо всём на свете.

Тонкая, дотронешься — переломится. Волосы — ниже поясницы, пепельные, пушистые. Полуулыбка. Прячет радость или тайну? Несоразмерно с лицом большие, подтянутые к вискам глаза, из них свечение. Невозмутимое спокойствие ни от кого не зависящего человека. И будто он летит на коне, против ветра, ошпарен, ветром иссечён.

Она шла очень медленно, точно не шла — плыла. И продолжала говорить, не замечая его, будто он — пустое место, о том, что посеянное на камне не имеет корня и гибнет, посеянное в тернии — бесплодно, ибо обольщение богатства заглушает слово, посеянное же на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего… приносит плод во сто крат… Она шла, окружённая своими телохранителями — мальчиками и девочками, и говорила непонятные вещи.

Бойцы Возмездия, самые преданные и смелые, готовые голову сложить за него, исполнить любое его желание, бессильны были помочь ему: объяснить смысл того, о чём толкует Детям женщина, заставить её замолчать, не говорить о вечном — душе, мироздании и суетном, сиюминутном — жажде быть первым, жажде власти. Не могли приказать и обратить внимание на него!