Укрощение огня - страница 6

Фархад уже деловито убирал инструменты и прочие принадлежности, не тратя время на поклоны и витиеватые хвалебные эпитеты своему князю: достоинства человека не зависят от пустого сотрясения воздуха, они проявляются и утрачиваются независимо от того.

Господин тоже не осадил старого лекаря, задумчиво разглядывая самого пациента, однако интересовала его отнюдь не стать новоприобретенного искуснейшего наложника, а, очевидно, совсем иное. Мужчина хмурился все сильнее, и внезапно развернулся к выходу — даже резче, чем обычно, заставив в удивлении дрогнуть полуседые брови. Прежде, чем заслуженный лекарь окликнул своего князя, тот удалился широкими шагами, забыв запахнуть за собой дверь, однако побеспокоившись накинуть простыню, чтобы прикрыть наготу своего нового невольника.

Амир вернулся тогда, когда тонкий молодой месяц почти пропал с небосклона. Медленно ступая, он нес в ладони простую деревянную чашку с желтовато-мучнистым снадобьем, взвесью оседающим на дне. Пожилой лекарь неодобрительно покачал головой, но его господин лишь усмехнулся в ответ на молчаливый протест:

— Если он выживет, значит я прав, если нет… что ж, он так танцует, что стоило попытаться!

И опять Фархад не мог сдержать изумления: он знал своего повелителя с рождения, и сейчас видел, что предположение о возможной смерти раба тревожит князя куда больше, чем было бы ожидаемо.

Мужчина же не тратил времени попусту и заступил к кровати, запуская другую руку в смоляные кудри. Он бережно приподнял раненого, пододвигая подушки под плечи и спину, и поднес чашу к сомкнутым плотно губам.

Увы, напоить юношу, да еще так, чтобы не расплескать ни капли драгоценного лекарства, оказалось нелегким делом! Аман не разжимал губ, бессознательно отворачивался от чашки, заметался, уходя от настойчивых рук, пытавшихся влить в него питье.

— Хочешь жить — пей! — раздраженно приказал князь, заметив, что сплошной занавес ресниц дрогнул слегка, приоткрывая живую тьму взгляда, поддернутую пеленой боли и жара.

Пока не успевает задуматься, человек всегда хочет жить! Амани послушно сделал несколько глотков, но безжалостный хозяин не оставил его в покое, пока все снадобье не было выпито. Потянувшись не глядя, плеснул воды из кувшина, разболтав осадок, вновь заставил осушить до дна, и только после этого отстранился, позволив юноше забыться.

Однако Амир не торопился уйти, хотя до рассвета оставались считанные часы, а он не ложился вторые сутки. Сидя рядом, мужчина слушал, как успокаивается пульс и дыхание раненого юноши до тех пор, пока не убедился, что оно стало ровным, а беспамятство сменил исцеляющий сон. Поднимаясь, в недоуменной задумчивости он коснулся пальцами щеки наложника — бархатисто нежной и гладкой, хотя никаких сомнений в физической полноценности танцора быть не могло совершенно, — и спросил, не ожидая ответа:

— Как же твой господин решился с тобой расстаться?

Самому не верилось, что редчайший бриллиант, сама страсть и красота, сейчас под его крышей и в его руках… И уж точно не денется никуда из них!

— Будьте с ним! — распорядился князь, прежде чем все же уйти. — И чтобы волоса не колыхнулось на его голове!

Пробуждение ошеломляло своей безмятежной легкостью. Дышалось свободно, жара не было и в помине, а прикрытая чистым полотном рана всего лишь ныла и дергала, вместо того, чтобы печь углями. На удивление, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы встать, однако Аман не торопился ни вскакивать, ни звать кого-либо, не совсем понимая, где именно и в каком положении находится — уж слишком отличалось увиденное от привычной обстановки.

Комната была небольшой и вмещала в себя только невысокую, почти аскетическую кровать, на которой он лежал, и столик с глиняным кувшином и чашками, стоявший чуть поодаль от изголовья, у оконного проема. Из убранства — никаких излишеств: шелковых водопадов, сплошных ковров, россыпи разноцветных подушек и блестящей позолоты… Впрочем, зато постель была свежей и чистой, как и он сам. Только волосы, висевшие спутанным мочалом, хотелось бы привести в порядок, но сейчас это было не самым важным вопросом… Хотя вынужденная неопрятность раздражала даже куда больше болезненной слабости!