Улица Верности - страница 19

   Медицина наметила просто и без изысков - девять месяцев в больнице, лёжа на спине. И с кровати сползать только в туалет, не говоря уж о раздобытых Гасконовским дедом импортных лекарствах для закрепления плода, которых пришлось съесть тонну.

   Отлучённый от груди жены Гасконец ходил сам не свой - он не рассчитывал на столь долгое воздержание. Спасла его милосердная самаритянка - студентка-чилийка, с которой он в троллейбусе поделился своим отчаянием.

   "Не печалься, добрый молодец, - сказала девушка, - я тебя утешу". Утешала чилийка, утешала, а потом и вовсе стала предлагать себя на постоянно, с придачей ГДР, где после пиночетовского мятежа проживало её семейство. Но Гасконец от выбора уклонился.

   Врачи перестарались - ребёнок так привык к тёплому насиженному месту, что даже спустя девять месяцев не пожелал выходить в люди. Перепробовали всё - безуспешно. Бабушка Мария разволновалась и позволила себе позвонить престарелому маршалу Устинову, он знал её с Танкограда и даже танцевал с ней фокстрот. Из Москвы вылетел хирург делать кесарево сечение.

   Гасконец прошипел Алексею, анестезиологу родильного отделения - жена Алексея работала с Гасконцем:

   - Ну, сделай же что-нибудь!

   Алексей притащил немецкий прибор с электродами, выкрутил все ручки до отказа, сжёг Мимозе кожу на лбу, но она всё-таки разродилась. После всех этих перипетий семейный совет решил, что одного ребёнка вполне достаточно. Стоит и о себе немного подумать.

   Алексей познакомился с будущей женой в поезде - она ехала из Риги домой в Кишинёв с выяснения отношений со своим другом после его туманно-непонятных писем, а Лёша в белорусскую деревню к матери на каникулы. Ещё мальчонкой нагадала ему цыганка, что он помрёт, когда ему перевалит тридцать три года. Он относился к этому философски - надо, значит надо. Поставил памятник матери, навёл порядок в фотографиях, перегладил рубахи и даже приготовил место на кладбище. Тридцать три простучало, а смерти всё не подступала. Считая дни, он начал пить и завёл любовницу. Он дождался лозунга Народного Фронта Молдовы: "Мы никого не звали и никого не держим!" и умер от цирроза печени.

   Тамара Чебан тоже сдержала слово.

   - Ты всё куришь, - говорила она деду, - завидую. Я тоже решила. И жду-не дождусь...

   Она закурила в первый же день после выхода на пенсию, и дымила вплоть до своего инсульта.

   Когда-то юный Атаман, которого приучали к искусству, выразился, что красавица Валентина, младшая сестра тёти Тамары, оперная певица, нравится ему больше.

   - Конечно, Валя очаровательна, и голос нежнее, - усмехнулся дед, - Тамара привела её ещё девчонкой в Кафедральный хор, потому что там платили небольшие деньги. Старшая сестра человек замечательный, добрейший. Выходит на сцену, как праздник делает. Только затолкала себя в амплуа исполнительницы народных песен, а теперь не может освободиться. Сталину это, видите ли, и правительству нравилось...

   Дед велел похоронить себя рядом с бабушкой Лизой, и под "Интернационал", а в изголовье поставить красную звезду. Семья решила отказаться от звезды во избежание ненависти толпы. На лицевой стороне предложил Гасконец надпись на румынском и немецком языках - "Покойся с миром"...

   А автор вступает в свои права и дает слово Майку за столом в холодной ремонтируемой квартире Григория, чтобы эта история закончилась. Хотя, кто знает - может, она просто незавершаема...

   ...Действительно, с этой массой фотографий надо что-то делать. Всё с собой не забрать. Я натолкнулся на фото Гасконца под пальмами с Мимозой и дочкой. Он через своего бывшего начальника уже работал в Силиконовой долине. Вот недавние Гришкины фото жены и двух его разнополых сорванцов. Он снимал свою половинку и обнажённой, но это я смотреть не буду.

   Надо собираться. Я невольно потянулся к знакомому загадочному снимку. Как это я сразу не заметил - на обороте в углу Гришиным почерком стояло: "отважна, остроумна, но скрытна". В центр затесалось розовато-масляное пятно, как будто снимок небрежно хранили. Я напряг зрение при свете болтающейся под потолком лампочки-времянки - это был отпечаток тонких губ в сеточку как от выцветшей губной помады.