Унесенные войной - страница 51

Шарль приехал в Пюльубьер, как и просила мать, в первое воскресенье декабря. Он оставил Матильду в Ла-Рош, ведь Пьер был еще слишком мал для путешествий в такой колючий, сухой мороз, пришедший за первым снегом. Приехав, Шарль быстро убедил Эдмона не предпринимать ничего до нового года и пригласил Алоизу и Франсуа провести Рождество у него в доме, в Ла-Рош.

— Вы же не оставите нас одних на Рождество? — притворно возмутился Шарль в беседе с родителями.

Франсуа дал себя убедить, и утром 24 декабря они с Алоизой сели в поезд до Тюля, куда Шарль приехал на машине мэра забрать их. Хоть на улицах префектуры не лежал снег, его было предостаточно на плато, где находился Ла-Рош. Им понадобилось два часа, чтобы доехать до городка, затерянного на такой высоте, где все было покрыто белым: деревья, долины, поля и крыши домов. Только маковка церкви выделялась черной пикой, уходящей в серое небо над казавшимся безлюдным городишком, и в это небо безропотно уносилось сбитое с толку ветром воронье.

Шарль заметил, как растрогался отец, входя на школьный двор впервые за такое долгое время, а затем в их с Матильдой и Пьером квартиру. Для Франсуа было честью быть принятым на несколько дней в этом жилище, выглядящем в его глазах бесконечной роскошью. Он втайне гордился этим, эти места были для него показателем достижений собственного сына и немного его собственных. Алоиза и Франсуа устроились в маленькой комнате, где обычно спал Пьер, а его на пару дней переместили на матрас в родительскую комнату.

Готовя рождественский ужин, они болтали о том о сем, потом, около шести, Шарль спросил у отца:

— Хочешь посмотреть классы?

— Да, очень хочу.

Алоиза сослалась на холод и отказалась присоединиться к ним. Она знала, что Шарль воспользуется этим осмотром, чтобы поговорить с отцом. Мужчины спустились на первый этаж и вошли в класс, где, конечно же, стоял пробирающий до костей холод.

— Я растоплю печь, у нас много времени, — сказал Шарль.

Пока он возился с печью, Франсуа ходил взад-вперед между рядами. Наконец он уселся за парту, лицом к доске, затем поднялся и пошел к столу. И там он увидел, что Шарль, закончив разжигать огонь, спускается к нему.

— Садись, — сказал Шарль.

— Нет, нет, нет, — ответил Франсуа.

— Почему же?

— У меня нет на это права, — сказал Франсуа.

— Есть, это же мой класс.

— Ты думаешь, я правда могу?

— Ну да, конечно же.

Франсуа не решался еще мгновение, потом отодвинул стул и медленно и осторожно сел лицом к пустому классу. Он долго ничего не говорил, затем пробормотал:

— Знал бы ты, малыш, как много это значит для меня.

— Догадываюсь, — сказал Шарль, садясь за парту в двух шагах от отца.

— Я бы тоже очень хотел этого на твоем месте.

Франсуа вздохнул.

— А вместо этого отлучен от школы с двенадцати лет, чтобы жить на ферме.

Он пожал плечами, добавив:

— Ты хотя бы в итоге добился желаемого.

Шарль глядел на этого человека, своего отца, худеющего на глазах, кожа да кости, который сражался всю жизнь за то, чтобы дети были счастливее его, и вдруг почувствовал, что не в силах хоть в чем-нибудь его упрекнуть. Хотя именно для этого он и пригласил Франсуа сюда, в Ла-Рош, на Рождество. Но в чем он мог упрекнуть этого человека? Это же благодаря ему они оба были здесь сегодня. Именно потому, что он слишком много работал, слишком страдал, его непреклонному, но любимому отцу (Шарль не сомневался в этом) придется умереть до срока. Что он мог сказать ему? Как упрекнуть его во владении браздами правления в семье, в нежелании разделить с кем-то имение, которое он сохранял, прилагая к этому огромные усилия?

Теперь Франсуа нерешительно дотрагивался до длинной деревянной линейки, до перьевой ручки, до чернильницы, окрашенной на дне красными чернилами, и не мог поднять головы от этих сокровищ. Тронутый не меньше его, Шарль подошел к печи, без надобности открыл заслонку и пошевелил весело горящие поленца.

— Я знаю, зачем ты нас пригласил, — тихо обратился к нему Франсуа.

Шарль притворился, что кладет книгу под крышку парты, а потом подошел к столу, не глядя на отца.

— Я понимаю, что ты прав, — продолжал Франсуа. — Но это сильнее меня.