Unknown - страница 19

― Я ходила к дому, которым он владел.

Она тянется через стол и кладет свою руку на мою.

― Ты сказала, что потеряла его. Что произошло? Он оставил тебя?

― Да, ― я задыхаюсь, пытаясь сдержать слезы. ― Он умер.

― Благослови тебя, милочка. Мне жаль.

Тяжело сглотнув, мы сидим некоторое время, затем она разрывает тишину и говорит мне:

― Я потеряла своего мужа восемь лет назад. Ничего не сравнится с потерей человека, которому вы отдали душу. Когда ты вкладываешь все, что у тебя есть ― все, кем ты являешься ― в одного человека, который обещает заботиться о тебе, ты становишься тенью этого человека, совершенно уязвимой по отношению к нему. И когда он уходит, он забирает и тебя с собой, но, тем не менее, ты остаешься здесь, продолжаешь жить своей жизнью, как будто у тебя есть что—то, ради чего жить.

― Тогда зачем продолжать жить?

― Ну, ― начинает она, оглядываясь на каминную полку, где в линию стоит много фотографий в деревянных рамках. ― Для меня это моя семья. Мои дети. Это заняло время, но, в конечном итоге, я нашла силу, чтобы взять себя в руки и жить для них.

Я сканирую пространство, занятое семейными портретами, и когда поворачиваюсь к Айле, она улыбается, спрашивая:

― У тебя есть дети?

Ее вопрос сильно бьет по мне. Я не уверена, как ответить, потому что прошло не так много времени, с тех пор как у меня был ребенок. Малыш. Маленький малыш, который рос в моей утробе, и сейчас она пуста. Поэтому я просто говорю:

― У меня нет семьи, только я.

― Твои родители?

Качая головой, я повторяю.

― Только я.

Вместо того чтобы сказать мне, как она сожалеет об этом факте, она делает все возможное, чтобы приободрить.

― Ты так молода. У тебя есть время пожить. Я была старой женщиной, когда мой муж ушел, но ты... на твоей стороне молодость. Ты еще можешь пожить. Ты красива, ты снова полюбишь, и у тебя есть время создать свою собственную семью.

― Я не думаю, что достаточно сильная, чтобы снова влюбиться. ― А также я не заслуживаю любви после всего, что сделала.

― Может, не сейчас. Потребуется время, чтобы раны затянулись, но оно придет, когда ты будешь достаточно сильной.

Я достаточно умна, чтобы понимать, что раны не затянутся, но я киваю и изображаю небольшую улыбку, прежде чем встаю.

― Мне нужно снять эту мокрую одежду, ― говорю я и покидаю комнату.

После горячего душа, я забочусь о порезах на своих руках и потом задаюсь вопросом, почему я даже не задумалась это сделать, когда вынимаю бутылку со снотворным из сумки с туалетными принадлежностями. Я продолжаю желать хоть какое—то освобождение, какой—то комфорт, но это было здесь все время. Прямо в этой бутылочке.

Какой смысл в жизни, когда она не имеет ничего, кроме гнусной ненависти?

Мое тело немеет. В этот момент я ничего не чувствую, когда обдумываю свое освобождение. Я больше ничего не хочу от этой жизни. Я никогда не захочу ее.

Я выхожу из своего тела, стою рядом с жалкой женщиной, чьи кости в данный момент выступают через бесцветную кожу, потому что она отказывается заботиться о себе. Я смотрю на нее, медленно увядающую. Она перестает перекатывать бутылку с таблетками в руке и смотрит на нее, прежде чем открывает крышку.

― Сделай это, ― призываю я. ― Освободи себя от страданий.

Я знаю, что она меня слышит, когда грациозно двигается, вытаскивая таблетки на свою ладонь, и затем поднимает голову и осматривает комнату, ничего особенно не замечая.

― Просто сделай это, Элизабет. Все, чего ты хочешь, ждет тебя. Все они ждут тебя.

И затем она делает это, подносит руку ко рту, заглатывает таблетки и делает большой глоток воды из стакана с прикроватной тумбочки. Я иду к ней, когда она ложится на кровать, и провожу рукой по ее волосам, успокаиваю ее как родитель ребенка. Я знаю ее тягу к нежной привязанности. Она выглядит умиротворенной в тишине комнаты, мягкое ритмичное дыхание. Я замечаю, что слезы собираются в ее голубых глазах, но она не плачет, и я знаю, что она готова.

― Я просто больше не могу это делать, ― она шепчет себе и закрывает глаза, когда перестает бороться.

Порой, для некоторых людей, сказка существует только в смерти.