Унтер-офицер и другие - страница 13

«Неплохо бы. Вообще-то мне пора составить хоть какой-то план. До Кишвеленце мне так и так уж не добраться, а в Адонь и подавно. Хорошо бы добыть штатское платье, где-нибудь поблизости переодеться и в нем уже тайком прошмыгнуть через линию фронта. Однако все это следует делать подальше отсюда, а то можно попасть в такое место, куда меньше всего собираешься…»

— Дорога туда хорошая?

— Первый класс.

— Мощеная?

— Гравий.

— Как же это по ней никто не ездит?

— Это не государственная дорога, она ведет в частное имение.

— Сейчас на это плюют.

— Так-то оно так, но ее нет ни на одной карте. Солдаты по ней не ходят, так как не знают, куда она ведет: боятся заблудиться.

— А ты-то откуда знаешь?

— Я тутошний.

— Ну ладно. Можно попробовать. Но если из-за тебя меня заберут, получишь как следует по заднице.

— Ясно, господин унтер-офицер.

— Как получу аккумулятор, сразу же еду. Ждать не стану ни минуты.

— Это мне тоже ясно.

Подручный этот был, видать, ловкий парень. Мольнар до армии тоже работал автомехаником и сейчас наблюдал за юношей. Парень хоть и болтал много, но руки его Действовали безошибочно.

— Готово, — сказал подручный через несколько минут.

— Fertig, Herr Oberleutnant, — перевел мастер эсэсовцу.

Механики вылезли из ямы. Дождь пошел сильнее. Все вокруг скрылось за серыми струями дождя. Покряхтывая, мастер начал растирать поясницу. Спину гнуть ему только в душе нравилось, а его поясница уже протестовала против работы. Он хотел было закурить, но потом передумал и положил сигарету за ухо. Мол, закурю, когда уберется солдатня, пусть сначала заплатят.

Офицер не стал затягивать дело и крикнул одному из солдат, сидевших на грузовике:

— Хорст!

Видимо, Хорст у них распоряжался кассой. Ему больше и говорить ничего не надо было, таксу он и сам знал. В кузове грузовика, в самом углу, лежала большая куча шерстяных одеял. Ворсистых, тонких, теплых одеял. Хорст схватил одно из них и ловко сбросил вниз, как дети сбрасывают со стула бумажные самолетики. Одеяло красиво спланировало и упало прямо в руки мастеру. Только хватай.

— Danke schön, — поблагодарил мастер.

И сразу успокоился, понимая, что сейчас одеяло ценнее денег. В военное время стоимость денег — все равно что сырая шкурка кролика, выставленная сушиться на солнце: все съеживается и съеживается.

Офицер забрался в амфибию, при этом чуть не выколов себе глаз стеком.

«Из резины бы надо сделать ему эту палочку, — подумал Мольнар, — ею сильно не ткнешь».

Любопытства ради пощупал одеяло. Шерсть отличная, мягкая. В углу одеяла, уродуя первозданную белизну, красовался какой-то знак. Ну конечно! Это же казенная печать: «Гарнизонный госпиталь венгерской королевской армии». «Вот почему они так легко бросаются одеялами. Они же ворованные!»

— Какое нахальство! — оказал он, обращаясь к мастеру.

— А что такое?

— Не видите разве? На них же венгерская печать.

— Это не страшно. На прошлой неделе один фельдфебель оставил тут какую-то жидкость. Любые чернила выводит в два счета.

— А, дьявол, я не о том! Пусть они свое воруют, чтоб им черт глаза выел, а воровать венгерское казенное барахло — это мы и сами можем. Минутку… Ну конечно. Помню, мне рассказывали, что какие-то бандиты обчистили Мишкольцский госпиталь, а раненых венгров бросили на произвол судьбы. Небось эти паразиты и были. Не позор, а?

— Да, — неохотно согласился с ним мастер. — Я пошел за аккумулятором.

Тщательно прицелясь, Мольнар сплюнул и попал мастеру в пятку.

«Вот тебе шпоры! — со злостью подумал он. — Носи, пока снять не велю».

— Грабитель у тебя мастер, а? — спросил Мольнар подручного. Но тот уже проворно снял с мотоцикла пробитый аккумулятор и зачищал концы медных проводков. Вопроса он явно не расслышал, так как все время внимательно прислушивался ко все усиливающемуся грохоту орудий.

— Говорят, русские сюда никогда не дойдут.

А Мольнар подумал, как знакома ему эта короткая фраза. Сколько раз он ее слышал и как по-разному ее произносили! И с тупым отчаянием, и с легким упреком, и с явным раздражением, и с бессильной злобой. Ее говорили, обращаясь ко всем сразу или же выкрикивая кому-то в лицо, выкрикивая с издевкой, от которой пробирало до самого сердца.