«Упрямец» и другие рассказы - страница 67

— Татко, не нужна мне эта свинья!.. Татко, загубили вы мою душу! — метался Велко, и перед глазами у него вставали гладкая шея брошенной любимой и губы ее, как розовый бутон.

— Да замолчи же ты! — тряс его за плечи отец в задней комнатке чужого дома. — Чего ты в ней такого нашел? Подумаешь! Лучше сюда посмотри! Оглянись-ка вокруг! — показывал старик на платяной шкаф и сундуки с приданым. — Видишь, сколько добра она тебе принесет?

— Татко, не нужно мне ни добра, ни земли ее! Татко, увези меня, татко!

— Либо ты замолчишь, либо я тебя здесь, на пороге, зарежу, хоть ты у меня и единственный! — пригрозил в конце концов отец. — Мы слово давали, пришли сюда как сваты. Не можем же мы теперь выставлять девушку на посмешище!

Поник парень и стал, как кукла, делать все, что ему прикажут: встань здесь, иди туда, а там — и под венец. Где лаской, а где и силой втолкнули его в первую брачную ночь в спальню к молодой жене, а к утру он сбежал — затерялся где-то в Софии и долгие месяцы о нем не было ни слуху ни духу.

От горя ли, от людской ли насмешки, покинутая Цанка тоже поспешила: вышла замуж за хромоногого сироту портного. Какой ни на есть — все муж, — и без того волосы у нее поседели за одну ночь, ту самую ночь, когда играла свадебная музыка на Велковом дворе.

Вернулся Велко с револьвером за поясом и, прежде чем идти домой, зашел в корчму и спросил себе целую бутылку ракии. А как напился, начал стрелять и грозиться, что убьет и Цанку и себя…

Но случилось так, что умерла несчастная женщина не от пули: через год после свадьбы родила она мужу мальчика и навеки закрыла свои досуха выплаканные глаза.

Незаметно покатились годы — залил Велко свое горе водкой, закружился в хлопотах по хозяйству, да и детишек ему народила губастая женушка — другой-то ведь у него не было.

Сынок покойной Цанки подрос, сам женился и в свою очередь стал детей растить. Родилась у него и дочка — Цанкина внучка, вот и дали ей имя покойной.

Имя-то для нее крестный с попом выбирали, а вот красоту своей бабушки она сама с кровью унаследовала.

Подросла девушка — и заныла у Велко старая рана. Где ни встретит ее — остановится как вкопанный, — до того похожа была на свою бабушку. Постоит, посмотрит ей вслед, да и завернет в корчму, и уж пьет он там, пьет…

Соберется молодежь в праздник на хоро — дедушка Велко сядет на солнцепеке у дверей корчмы и дотемна смотрит на красивую плясунью. Сидит и молчит и о водке забудет. Видели будто даже слезы на его глазах…

Глаза пьяницы — много ли им нужно, чтобы налиться слезами?

Бедная была внучка, как и ее бабушка, но полюбил ее лучший парень на селе: Стойчо, машинист насосной станции, крестьянский вожак, тот самый, который первым в селе привез себе приемник, чтобы про все на свете новости узнавать и во врем разбираться.

Но бедняцкая доля, видать, по наследству передается, — внучке Цанки тоже не суждено было соединиться с любимым.

Из-за радио, а также из-за собраний, которые он тайно устраивал по ночам, машиниста схватили и бросили в тюрьму, как только началась война между Россией и Германией.

Спустя три дня арестовали и Цанку. Жандармы погнали девушку в тюрьму пешком, а через неделю отец привез ее на телеге, избитую до полусмерти. Три дня и три ночи били ее в околийском управлении, били и допытывались: что за люди приходят по ночам на насосную станцию к ее любовнику.

Так и не могла больше Цанка оправиться — от побоев, да и от тоски по Стойчо: на целых двенадцать лет осудил его суд! А как ей ждать двенадцать лет, когда уже сейчас в девичьих кудрях замелькала седая прядь. Рассказывали старики, что и бабушка ее так же рано поседела.

Чего-чего не давал докторам отец Цанки — только бы спасти дочку. Не пускали ее на работу в поле, кормили как могли лучше, — и внешне ничего не напоминало о ее болезни. Недуг даже сделал девушку еще краше.

Встретил ее как-то дедушка Велко на мосту через овраг и говорит:

— Постой, Цанка… Постой со стариком. Дай посмотреть на тебя, порадоваться; ты ведь не знаешь, каково мне, а я…

Ну как сказать этой девочке, как объяснить ей, что она для него? И попранная его любовь, и память о безвременно увядшей молодости, и напоминание о том прекрасном, давно минувшем, что смутно тревожит людей наяву и во сне…