«Упрямец» и другие рассказы - страница 68
— Что ж, посмотри, посмотри на меня, дедушка Велко, — ответила ему Цанка. — Ведь я уже путница. Кто знает, доведется ли тебе посмотреть на меня в другой раз…
Знал старик о болезни девушки, но глядел он, как легко она ступает, как высоко несет голову на гладкой шее, как сияет ее жаркий взгляд, и не мог поверить, что ей и в самом деле так плохо.
— Ты, Цанка, глупости не болтай, не пристало тебе об этом говорить. Если тебя не будет, для чего я тогда нужен?
— Не жить мне, дедушка Велко, уж я-то знаю…
— Замолчи, касатка, не болтай ты таких слов! И тебе хочется меня огорчать? Хватит с меня того, что потерял я одну Цанку… И слушать больше не хочу об этом!
— Мне вовсе не хочется тебя огорчать, дедушка Велко… — ласково улыбнулась девушка.
Улыбка ее так напомнила старику его первую любовь, что он уже не мог различить, какая из двух Цанок стоит перед ним.
— На меня посмотри! — ударил он себя в грудь. — С тех пор как исковеркали мне жизнь, вот уже сорок лет все меня на тот свет спроваживают. Остались от меня, говорят, только кожа да кости. Мои-то кости — вот, а их — будут вороны клевать! Одного за другим провожаю всех в могилу.
— И меня, дедушка Велко, проводишь…
— Нет! Нет! Нет! Не бывать этому!
Старику и впрямь казалось ужасным, невероятным, что он может потерять последний огонек, что светит ему в жизни. Своих дочек вырастил Велко, внучек растил, но то было совсем другое…
Девушка не уходила и печально смотрела, как ветер раскачивает голые верхушки тополей вдоль оврага. Вот так же когда-то стояла и та, другая Цанка, прощаясь с ним в последний раз.
— Нет! Раньше меня ты не умрешь! — отрезал Велко.
Цанка вскинула на него свои черные глаза, и взгляд ее жадно приник к глазам этого странного старика, источавшим такую уверенность.
— Ты не умрешь! Нет-нет! — сжимал пьяница дрожащие кулаки. — На этот раз я не уступлю! Никому не уступлю, что бы ни случилось…
Цанка молча улыбалась, не в силах оторвать взгляда от его глаз.
— Хочешь, побьемся об заклад, что я умру раньше тебя?
— Давай, дедушка Велко. А на что мы поспорим?
— На что? — мял в руках свою шапку старик. — Если я тебя опережу, ты дашь рубашку с каймой, чтобы меня обрядили. У тебя от бабушки остались рубахи?
— Остались, дедушка Велко, остались. Но они ведь старого покроя. Желтым вышиты.
— Это не беда, не беда… — бормотал, как в лихорадке, Велко. — Из тех самых ты мне и дашь. Ничего, что старого покроя…
— Согласна! — невольно поддавалась девушка.
Спор оживил ее, надежда снова затеплилась в девичьей всколыхнувшейся груди.
— Ну, а если… я раньше? — спросила она, просто так, потому что сама уже не верила своим словам; отчего бы ей и в самом деле не пережить старика пьянчужку, одной ногой стоящего в могиле?
— Об этом и говорить незачем! — вскипел дедушка Велко. — Так и знай: пока я живу, с тобой ничего не случится.
— Может быть, и так. А все-таки скажи, что ты дашь, если я тебя обгоню?
— Что я дам?.. Ни к чему этот разговор! Ты лучше рубашку приготовь.
— Нет-нет! Ты все-таки скажи!
— Что же я дам? — задумался Велко. — Если ты раньше меня… Да только будет это, когда рак на горе свистнет… Но если уж так, то я для тебя соберу музыкантов и из Быркачева и из Габаре. Как заиграют они вместе с нашими — не миновать чуда. Поднимет тебя эта музыка из гроба, так и знай!
— Идет, дедушка Велко!
— Ну, а раз идет, ступай себе с богом и занимайся своим делом, да выбрось из головы все черные мысли.
— Хорошо, дедушка Велко, выброшу, — пообещала, уходя, Цанка. — До свидания. Спасибо тебе на добром слове.
— До свидания. Да выходи на хоро, нечего дома прятаться.
— Приду, дедушка Велко.
— То-то. Я тебе пришлю медовых сот из старых ульев. Кушай их с воском вместе да смотри про рубашку не забудь! Как услышишь, что колокольчик церковный забренчал, хватай ее и беги ко мне домой. Я накажу, чтобы в нее меня и обрядили. А если не принесешь — ну, тогда берегись! — я вампиром стану и каждую ночь душить тебя буду.
— Нет-нет! Я тебя, без рубашки не оставлю! — уже смеялась Цанка, радостная, как сама весна. — Ты не бойся, я не забуду!
Какой веселый старик — до чего же ей вдруг легко стало! Зря про него люди болтают, будто он пьяница и всякое такое.