«Упрямец» и другие рассказы - страница 72

— Анафема-а! — не сдержавшись, заревел отец Марко. — Громом бы этих нечестивцев поразило! А за то, что ты барашка не принес для освящения, как обычай того требует, — знай, с нынешнего дня…

— Ой, погоди, батюшка! — задрожал пономарь. — Право слово, парни мои те виноваты! Все село так порешило! Всем миром. С того началось, с Дило, из кооперации который…

— Та-ак! — И свет неземной догадки озарил шароподобное лицо попа. — Заговор, значит? Комплот против державы и религии? Дило, говоришь? Этот Дило-шило только видимости ради товар народу продает, а на самом деле политику тут разводит! Та-ак, та-ак! Ага-а!

И заронил бог тайное решение в огорченную душу своего деревенского первосвященника. Швырнул поп кадильницу в руки перепуганного пономаря, выскользнул из своих златотканых одеяний и, почернев чернее рясы, торопливо зашагал домой.

Но на улице поджидало его еще более тяжкое мученичество. Мало того, что по всей улице разносился аромат жареных барашков и теплого хлеба, — изо всех окон, из-за каждой калитки и забора выглядывали любопытные девки, мужики, дети, перешептывались, хихикали. Так и чудилось бедняге, будто все они допытываются, что же будет у их попа на обед в самый что ни на есть Георгиев день?

Когда поп переступил порог своего дома, попадьиха все еще валялась на мягких пружинах.

А почему бы и в самом деле не подремать ей подольше в такое праздничное утро? Небось не один и не два противня принесут в церковь, раз цыгане и те в Георгиев день не обходятся без жареного барашка. Хватит попу работы до самого обеда.

Варить попу обед нынче тоже не было смысла. Никто, правда, не звал его сегодня ни на крестины, ни на поминки, ни на сороковины, но разве не пообещал ей батюшка целую гору бараньих лопаток? А если б еще голова ягнячья перепала бы! Очень, уж она любила ягнячьи мозги, намазанные на тонкий ломтик теплого хлеба… Ей оставалось только одно — приготовить салат из зеленого лука, а долго ли его готовить?..

— Все дрыхнешь! — вдруг оглушил ее пап.

С того самого дня, когда привели его в село Сухаче, в портняжное ателье ее тетки Маришки, познакомиться с невестой и расспросить о приданом — деньгах, земле, поп ни разу еще не говаривал с ней так грозно.

— Вылеживайся, вылеживайся!.. Отлеживайся, чтоб было чем Георгиев день вспомнить! — выкрикнул он и, хлопнув дверью, закрылся в гостиной.

Вздрогнув, попадьиха босиком соскочила с кровати. Сбросив ночную рубашку, она потянулась за комбинацией, как вдруг разразился новый удар грома:

— Чернила где? Сколько раз твердил тебе, чтоб не прикасалась к моему столу!

— Там они, отче! Там, говорю! Не видишь, что ли? На столе, возле перламутровой коробки!

Отыскав чернильницу, взбешенный поп Марко отшвырнул крышку, взял большой лист чистой бумаги и принялся выводить:

Как раз на этом месте святая длань замерла, а блаженное ухо прислушалось — откуда-то издалека, скорее всего со стороны Румынии, донесся рокот приглушенных взрывов, да таких сильных, что даже оконные стекла зазвенели, — русские бомбардировали военные склады гитлеровцев.

Если бы отец Марко и вправду верил в господа бога, он принял бы гром за небесное знамение. Но наш поп — священник образованный, в бога не верит. Как все безбожники, и он читал газеты, слушал радио и преотлично ведал, что большевики во всю мочь пробиваются к Дунаю. А тут еще эти самые бандюги, партизаны наши…

«А ну как и в самом деле придут? — неожиданно опросил он самого себя. — А ну как начнут шуровать по учреждениям, да и наткнутся на заявление, к делу подшитое! Что тогда со мной будет, а?»

Спросить-то себя спросил, но ответить себе не посмел.

Показалось ему только, будто воротничок как-то душит его, и он вытянул шею, чтобы вздохнуть всей грудью.

— Уф-ф! — собрал он пальцем пот со лба.

Рука обмякла, упала на стол, и, против его воли, ручка выпала из пальцев.

«Смирись, человече! — посоветовал поп самому себе. — Сиди лучше да помалкивай в такие-то времена… Воля народная — воля божия… Господи, помилуй мя!»