«Упрямец» и другие рассказы - страница 8
— Вот потому-то и не нужно было школу бросать! — настаивал на своем Иван. — Богатый и с пустой головой живет — не тужит. За него деньги думают. А бедному надо быть ученым.
Они покончили с пончиками, но Иван взял еще четыре, самых горячих.
Цанко посмотрел на пожелтевшие от ржавых железных прутьев, рваные плечи работника. Взгляд его упал и на его изъеденные солью и лишаями руки, пальцы которых сгибались так плохо, что с трудом удерживали пончик в бумажке. И мальчик сам спросил Ивана:
— Ты сколько лет работаешь у Дончо?
— Сколько?.. Да уж десятый год.
— А ты богатый?
— Ха! — засмеялся с полным ртом Иван. — Думаешь, так люди богатыми становятся? А ты сам уж не для того ли к Дончо Бочонку приехал, чтобы разбогатеть?
— Да нет, — застеснялся Цанко. — Я не для того… Дедушка говорит… Белый хлеб и всякое такое…
Работник нахмурился и забыл про пончик, который он держал в опущенной руке. Одна щека у него совсем перекосилась.
— Обманул тебя твой дедушка, — тихо качнул он головой. — Вот потаскаешь тяжелые мешки, тогда сам увидишь. Не богатым, а горбатым станешь. Вот оно как богатеют-то здесь! — В голосе его зазвучала злоба.
Он бросил недоеденный пончик на лежавшую поверх ящика промасленную газету и так страшно посмотрел в сторону, как будто там, на пустыре, стоял кто-то, кого он хотел схватить за горло.
— Смотри только эту блоху в ухо не пускай. Будешь гнуть спину, пока не издохнешь. Белый хлеб… сказки!
Ах, этот Иван!.. Только что хмурый и злой, он вдруг улыбнулся, и улыбка смягчила его голос:
— Я же тебе сказал: держись за меня. Ты еще маленький, но понемногу и ты начнешь понимать, кто от работы горбат, а кто без работы богат. Ну, пошли…
Иван вытащил из кармана блузы деньги, расплатился за пончики и зашагал уверенно-неторопливо, глядя вниз, на Дунай и на Румынию и улыбаясь далям над черно-синими лесами.
И Цанко печатал шаг рядом со своим другом, досадуя только, что его царвули не могут так звенеть по булыжнику, как подкованные сапоги Ивана.
Дончев дом был с двумя железными балконами и длинным рядом каменных цветочных горшков по краю крыши. Окна смотрели навстречу солнцу, и стекла их блестели, как зеркала, посылая солнечные зайчики дунайским пароходам. Ворота тоже были железные, а на каменной ограде стоял еще железный плетень с острыми шипами — такими, как копья у старинных солдат на картинках.
— Это здесь? — встрепенулся мальчик, увидев, что Иван толкнул железную калитку.
Работник заметил, как пугливо дрогнул голос Цанко.
— Иди, иди, не бойся, — и он придержал калитку, пока мальчик не шагнул осторожно на широкий двор, — небось не приходилось до сих пор в таких домах бывать?
— Не приходилось, — признался мальчик, продолжая оглядываться вокруг широко открытыми глазами.
За большим домом был другой, поменьше. Оттуда доносился запах поджаренного лука. Зеленые вьюнки толстым слоем закрывали все стены этого домика, а отдельные побеги заползали даже на крышу. Только против растворенных окон в зеленой листве были дырки.
С задней стороны к большому дому вело широкое каменное крыльцо с железными перилами. Вдоль перил стояли кадки, но в них были посажены не цветы, а целые деревца. Цветы и деревца, с которых свисали какие-то желтые плоды, наполняли и огромную стеклянную клетку над крыльцом. Эта клетка была самым удивительным местом в доме: стекла в ней доходили до самого потолка и были сплошь красные, зеленые, синие, желтые…
Иван вошел в домик поменьше и задержался там, кому-то что-то рассказывая. Спустя немного в дверях появилась высокая, дородная, белолицая женщина. Волосы у нее отливали красным, как спелый початок кукурузы, и были закручены рогульками.
— Вот он, — указал Иван на мальчика из-за спины женщины. — Цанко зовут.
Дончовица принялась разглядывать мальчика точно так же, как это недавно делал ее муж.
— Кажется, чистенький, — разжала она наконец свои накрашенные, налитые, как спелая малина, губы.
— Вот, Цане, — сказал работник, — это госпожа Райна. — Ты останешься здесь и будешь делать, что она тебе скажет. От них позавчера служанка сбежала, так придется тебе помогать, пока не найдут другую.