«Упрямец» и другие рассказы - страница 85
Горькие эти мысли подавили в моей душе отвращение к лесной букашке, и я отворил окно. Могучей волной хлынул в комнату свежий весенний воздух. Букашка, притихшая было на оконной раме, зашевелилась, мигом расправила крылышки и ринулась в голубую бездну. Солнце блеснуло на ее крылышках — мгновение, и нет ее.
Тяжко, когда человек завидует даже свободному полету козявки…
Время от времени я встречаю в нашем селе одного старика — в прошлом щеголя и красавца, неизменного участника всяческих потасовок и первого на селе запевалу и плясуна, за которым девки табунами ходили.
Тяжкий труд да вдобавок какая-то хворь согнули пополам некогда стройное тело, словно земля притягивала, звала его к себе: пора, мол…
Было ему уж за семьдесят, но он все никак не мог примириться со своей участью: при ходьбе всегда закидывал руки за спину и так задирал голову кверху, что кадык выступал далеко вперед. Словно хотел и людей и себя уверить в том, что стоит ему лишь пожелать, и он снова выпрямит спину, снова молодецки расправит плечи.
По той же причине прибегал он к одной хитрости: случится навстречу незнакомый человек — старик непременно остановится и сделает вид, будто что-то потерял и нагнулся нарочно — ищет, мол.
При первой нашей встрече ему и в самом деле удалось меня провести.
Вижу, бродит человек по кругу, охает, ковыряет палкой засохшую грязь.
— Ах, чтоб его! — воскликнул он, когда я подошел ближе.
— Что потерял, дедушка? — сочувственно спросил я, тоже внимательно вглядываясь в землю, чтоб помочь старику.
— Да ладно, пустяки! — все так же, не разгибаясь, отозвался он. — Монету обронил, пять левов… И куда только закатилась, негодная?
Покрутился я, поглядел, поковырял землю тростью, — никакой монеты не видно.
— Ты ее, верно, где-нибудь еще обронил… Тут нету…
— Да нет же, здесь она! Здесь! — И старик еще ниже склонился к земле. Натруженные его руки были все так же закинуты за спину.
«Из-за каких-то несчастных пяти левов полдня готов загубить!» — подумал я и пошел своей дорогой…
Пройдя шагов двадцать, я обернулся, чтоб еще раз взглянуть на упрямого сребролюбца. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что тот оставил свои поиски и брел теперь по улице, все так же, как буква «Г», согнувшись, но высоко задрав кверху голову.
Только тут догадался я, что поиски монеты были уловкой, с помощью которой бедняга хотел меня обмануть, скрыть свой неизлечимый недуг.
— Вот она, суетность-то человеческая! — усмехнулся я, в то же время невольно выпрямляя спину, чтобы убедиться: все так же ли прямо держусь я еще, как прежде…
Один охотник похвастался мне, что убил черного аиста. Мне захотелось увидеть птицу, и он повел меня к себе.
Убитый аист валялся под навесом — казалось, только для того, чтоб приманивать остервенелых весенних мух пятнами запекшейся крови.
Я подобрал мертвую птицу и оглядел ее: да, это был аист, настоящий аист, с длинным красным клювом и длинными тонкими красными ногами.
— Почему ты его убил-то? — обратился я к гордому своей добычей охотнику.
— Да потому что он черный, — простодушно отвечал тот.
— Они же полезные птицы — аисты!
— Верно, полезные, — согласился охотник.
— Зачем же тогда…
— Что зачем?
— Убил зачем?
— Да ведь говорю, черный он! Иду я лугами, гляжу — полно белых аистов, и только один среди них черный. Поднял я ружье, да как пальну…
— Ох, и звери же! — возмутился я, разглядывая оперение птицы. — Безжалостные звери!
— Да что уж ты! — смутился охотник. — Зря ты об нас такое думаешь… Я ему доброе дело сделал, что убил.
Я презрительно усмехнулся.
— Вот как? Доброе дело? Вот возьму из сарая топор да как тяпну тебя по голове, а потом скажу: «Это я ему доброе дело сделал». Так, что ли?
— Не так! — упрямо покачал головой крестьянин. — Ты в этих делах не смыслишь. Не знаешь, что это значит — быть черным. Ты то возьми в толк, что все аисты белые — он один черный. Где бы кто его ни увидал — пастух ли, косец ли, — обязательно в него палкой запустит. Да и жнецы, и мельники, и ребятишки — всяк его гонит, всяк камнем норовит попасть. То крыло перебьют, то ногу. Вон, гляди! — Он приподнял убитую птицу. — Эта нога покалечена еще до того, как я по нему стрельнул. Да коли б и не была покалечена, все равно потом бы перебили…