Урок кириллицы - страница 14

— Владимир Павлович? Я недавно смотрел по телевизору его программу о Хлебникове — вот это класс! — заметил кто-то за моей спиной.

— Он раньше вел такие же передачи и на радио, — с хрустальным, как мне показалось, звоном поддержал его мелодичный девичий голосок и, оглянувшись на него, я встретился взглядом с высокой тоненькой брюнеткой в некой бесформенной серо-зеленой блузе и с перехваченными резинкой в хвостик волосами.

— …Ну так вот, — продолжил далее оппонент Анаврина, — профессор Смирнов там сказал, что капитализм западного образца в России построить очень сложно. Потому что, говорил он, мы любим Пушкина, Тютчева, снег, антоновские яблоки, левитановский «Март» и целую массу других, бесполезных с точки зрения западного человека вещей, от которых ни за что на свете не захотим и не сможем отказаться. А вот от банка, сказал он, я откажусь, не задумываясь, и от биржи откажусь, потому что и банк, и биржа — мне абсолютно неинтересны…

Он отпил из своего стакана несколько глотков пива и продолжил:

— Еще там выступал главный редактор газеты «Скоро» Сапсан Барханов…

— Самсон? — тихо переспросил кого-то за моей спиной тот же парень.

— Сапсан, — уточнила, как я уже понял по голосу, брюнетка. — Хищная птица отряда соколиных, у Бунина про него целая поэма есть, ты что — не помнишь? А в сочетании с фамилией «Барханов» получается что-то вроде «сокола пустыни». Или, может быть, «сокол-пустынник».

— Короче, волк-одиночка. Только — в небе…

— Ну да. В небе словесности…

— …И он, — рассказывал дальше Берлинский, — очень хорошо говорил о том, что русская культура, издревле и до нынешних секунд живет с одной сверхзадачей, которая рождает великие произведения, перетекает из литературы в музыку, из музыки в живопись и скульптуру, дает себя знать в народных песнях. Эта сверхзадача — создание альтернативы грешному миру. Как Христос со Своим учением был альтернативой всему погрязшему в грехах ветхому миру, так русская культура — чаяла, чает и будет чаять лучшего, чем мы имеем сегодня, мира и лучшего, чем мы представляем собой ныне, человечества. Европейская культура — это плач об утерянном Рае. А русская культура — это выкликание Рая грядущего… Поэтому возводить своими произведениями культ пустоты — это даже не дезертирство с поля духовной брани, а, как говорил когда-то Мандельштам — социальное преступление.

— Писателя нужно судить по законам, созданным им самим.

— Да это-то можно. Только вот, что это будет за суд, если ни в одном из этих индивидуальных законов даже не предусмотрено статей об уголовной ответственности за правонарушения, а?..

— …ДОБРО должно быть с кулаками? — Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся. — Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную в кирпичики истину. А потому счастливо оставаться…

— Погоди, мне тоже нужно идти, — встал Перехватов. — Жаль, не послушал ваших стихов, — виновато улыбнулся он гостям. — Но я думаю, мы ещё увидимся.

Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.

— Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать… Ты-то как все это выдержал? — повернулся он ко мне.

— Да ничего… Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.

— А кто вы? — спросила худенькая брюнетка.

— Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть — Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.

— Стихи — это воздух культуры! — резюмировал Берлинский. — А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, — он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола. — Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.

— Добро, — поднялся тот. — Вот — самое последнее, я написал его буквально сегодня утром в электричке…

И, широко, как Вознесенский, отбивая такт рукой, громко прочитал: