Усы, лапы и хвост - страница 6

— Ой, котя, — пробормотал очарованный таким зрелищем ребенок, — да ты голодный. Ну на мороженку. Она вкусная…

Он протянул стаканчик Рваному, и кот осторожненько лизнул белую прохладную массу. Потом еще и еще, мальчик не возражал. И лишь когда понял, что на первый раз хватит, кот отошел. И присев на тротуар, принялся умываться.

— Не скажу, что в великом восторге, — прокомментировал Рваный, возвращаясь в кусты, — но сойдет… вполне.

— В общем, надежда на детей, — решил подытожить я.

— Не только. И не на всяких детей. Будь этот любитель мороженого шумным и бойким, я бы даже соваться не стал. И если их целая шайка-лейка — тоже лучше не подходить. Еще кинет кто-нибудь чем-нибудь несъедобным. Или гоняться начнут по всему двору. Только и успевай уносить ноги.

— А кроме детей?

— А кроме… кстати, вон как раз идет. Только к ним тоже свой подход нужен. Особый.

Рваный вновь покинул место засады — на сей раз чтобы заступить дорогу старушке, шедшей из магазина с полным пакетом продуктов. Оказавшись в шаге от нее, кот издал, наверное, самый жалобный возглас, который я когда-либо слышал.

— Ой, а кто это тут у нас? — вполголоса проговорила старушка, останавливаясь.

Возглас повторился. Причем на сей раз Рваный смотрел очередной жертве прямо в глаза. Взглядом не менее жалобным, умоляющим.

— Ох, бедный котик, да кто ж тебя так, — залепетала старушка, как видно, имея в виду рваное ухо моего товарища по несчастью, — совсем люди стыд потеряли. Бедное животное на улицу выкинули. А ты-то голодный, небось. Вижу, что голодный.

Взгляд, одновременно несчастный и выжидающий, был ей лучшим ответом. Вздыхая, старушка извлекла из пакета связку сосисок и, оторвав одну из них, бросила коту. Рваный дотронулся до сосиски передней лапой и вновь выжидающе посмотрел на свою благодетельницу.

— Ох, прости дуру старую, — самым натуральным образом принялась оправдываться перед котом старушка, — в оболочке-то, небось, много не поешь…

Недолго подумав, она достала плавленый сырок и, освободив его от обертки, покрошила перед Рваным прямо на земле. Осторожно, чуть ли не с опаской, кот склонился над сырными крошками, а затем понемногу принялся их поедать. Сперва понемногу… но вскоре вошел во вкус. Подтверждая поговорку «аппетит ведь приходит во время еды».

— Довольно коварно, — не удержавшись, отметил я, когда с сырком было покончено, а Рваный вернулся.

— Так не по своей же вине, — небрежно бросил кот, — не я такой — жизнь такая. А теперь сам попробуй. Не бойся, это не так уж сложно. И… вот еще что, Мартин. Советую найти какое-нибудь пристанище на ночь. Так, чтоб понадежнее.

— Понадежнее?

— Именно. Потому что ночью приходят собаки.

— Спасибо, — с искренней признательностью молвил на это я, — и… кстати, с самого начала хотел спросить. Ты говорил «ждать у моря погоды». Просто интересно — откуда ты знаешь эту фразу? Если не секрет. Ведь наверняка ты моря и не видел никогда.

— Не видел, — подтвердил Рваный, — но это выражение любила моя хозяйка… добрая старушка, вроде той, с сырком. С ней я горя не знал, только что имени нормального не дождался. То Васькой называла, то Барсиком. А потом хозяйка умерла… и родичи ее явились, гады. Им-то лишь квартирка была нужна… но не довесок в виде меня. Вот потому я и здесь. А не лакаю молоко из блюдца.

Прав оказался этот старый усатый пройдоха, не ошибся ни капельки! Ни в отношении людей — от которых я смог-таки добиться сочувствия и угощения, ни насчет собак. Именно им с наступлением темноты принадлежали двор и окрестности. Причем считать местных Бобиков и Шавок досадными, но безобидными пустобрехами я мог разве что в бытность человеком.

Теперь же… Те, кого прозвали лучшими друзьями человека, мне лично виделись тварями из преисподней, огромными и злобными. От людей умеючи можно было получить хоть немного помощи. Облегчения своей бродяжьей участи. С другими котами, вроде Черного и Толстяка, — хотя бы договориться. «Ты не трогаешь, и тебя не тронут».

С собаками ни о чем подобном не могло быть и речи. Не зная и не понимая ничего, кошмарные отродья эти могли только грызть и рвать, источая злобу. То была целая иерархия зла: самые яростные вырывали зубами добычу у тех, кто поспокойней и оттого послабее. Ну а слабейшим оставалось подбирать крохи… да еще гневно огрызаться на чужаков. На всех остальных, кто не грыз и не рвал, да и к стае их примкнуть не стремился. В том числе и таких, как я.