Утерянное Евангелие. Книга 1 - страница 11

«…Отличный сюжет. Можно будет сделать неплохой эксклюзив… Опять ты думаешь обо всем потребительски, Лавров!» – укорял себя Виктор. Но, с другой стороны, что он мог сделать? Каждый занимается своим делом, и Лавров просто не мог оставаться в стороне. Вот он приедет из Австралии и обязательно…

«Об этом, действительно нужно будет снять программу. И, может быть, не одну…»

Женщина средних лет сидела на тяжелом табурете у ниши. На ее еще совсем не старом лице, в уголках губ образовались глубокие складки, что говорило о недавней потере родного человека.

Яркие солнечные лучи пробивались сквозь фигурно зарешеченные оконца, слепили зайчиками и заставляли непроизвольно улыбаться. Человек – дитя природы и, неся бремя жизни под солнцем Иудеи, не может не улыбаться ему.

Не было слез. Были покой и смирение. Здесь, у высокого кованого жертвенника в просторной зале молитвенного дома, думалось о вечном, и все земное казалось пустым и напрасным.

Ветхий, но чистый балахон женщины относил ее к небогатому, но благородному сословию ремесленников, не боящемуся летнего зноя и живущему на трудовые доходы.

Сидевший за столом молодой мужчина в римской белой тунике и бордовом плаще внимательно рассматривал ее. Минуту назад он дал знак легионерам, приведшим ее, удалиться.

– Почему ты дрожишь? – спросил мужчина по-арамейски.

– Я не дрожу, но если тебе так угодно… – тихо ответила собеседница.

– При слове Рим все должны дрожать!

– Ты римлянин? – иудейка недоверчиво подняла бровь.

– Я тарсянин. Меня зовут Шаул из Тарса. Запомни это!

– Почему я должна запоминать это? – равнодушно спросила женщина.

– Потому что я один из тех семидесяти, что вершат правосудие! Мы – Синедрион! И в наших руках твоя жизнь! – торжественно провозгласил представившийся Шаулом.

– А что, разве правосудие и лишение жизни – это одно и то же?

– Молчать! – тяжелый кулак Шаула опустился на стол с такой силой, что глиняная чаша едва не опрокинулась, забрызгав водой отшлифованную столешницу…

На крик в проеме широкой двери появились все те же легионеры, которые привели женщину на допрос, – отряд в светло-серых туниках, сверкающих серебром нагрудниках одного цвета с тяжелыми шлемами и ярко-красных плащах. Но, увидев недовольный взгляд «следователя» из Синедриона, воины тут же вышли обратно. В эту минуту сюда вбежал маленький испуганный писец с папирусами в холщовой сумке и тростниковыми палочками для письма в руке. Шаул смерил его мимолетным взглядом, и тот спрятался в углу, поспешно готовясь к скорописи.

– Я мог бы сломать тебе шею одним движением пальцев, – жестоко улыбаясь и шипя от злости, выдавил из себя тарсянин и посмотрел на свою широкую ладонь.

– Да, – покорно согласилась женщина в буром балахоне. – Но тогда для чего было приводить меня сюда? Ты же хотел что-то узнать?

Шаул, обезоруженный речью женщины, встал и, заткнув большие пальцы рук за широкий пояс, сделал несколько шагов вокруг стола.

– Я – иудей, – неожиданно выдохнул он, потерев пальцами короткую черную бороду. Его смуглое лицо совсем не напоминало о том, что еще полминуты назад багровый от злости чиновник готов был броситься на хрупкую гостью. – …И ты – иудейка. Мне бы хотелось что-то сделать для тебя. Отвечай на вопросы честно и не пытайся ничего скрыть от меня. Это сохранит тебе жизнь. Тебе это понятно?

– Да, господин.

– Обращайся ко мне «рав Шаул», я римский гражданин, но раввин.

– Да, рав Шаул.

– Ты поймешь, если я буду говорить по-гречески?

– Пойму, – односложно ответила женщина, с отрешенной улыбкой глядя на лучи солнечного света.

– Я буду задавать тебе вопросы на греческом, ты отвечай на арамейском. Твои ответы должны быть понятны любому члену иерусалимского Синедриона, будь он иудей или эллин.

– Хорошо, господин…

– …Рав Шаул! – еще раз рявкнул раввин.

– Хорошо, рав Шаул, – еще спокойнее повторила женщина.

– Итак, начнем! Как тебя зовут?

В руке писца заходила тонкая палочка, скрипя по длинному полотну папируса.

– …Как тебя зовут? – повторил Шаул.

– Мирьям.

– Откуда ты?

– Из Назарета, ты же знаешь.

– Не пререкайся, а отвечай! – сверкнул глазами грозный римлянин-тарсянин. – Сколько тебе лет?