Утопленник - страница 3

– Стоять! – прогремело сзади.

Лёша пересёк двор, одной рукой схватился за доски и перемахнул забор. На мгновение, когда ещё находился в воздухе – скосил взгляд. На кухне беспомощно заламывала руки мать. Наверное, думала, что если угостить наряд борщом, её сына не заберут. Батя, наоборот, размахивал руками и что-то втолковывал менту в бронежилете и с автоматом. Махал не для того, чтобы вытащить из передряги Лёху – махал для себя, чтобы никто не смог усомниться в его силе и мужиковатости. Из комнаты, откуда только что выскочил Лёша, таращился второй мент.

– Стой, дура! – крикнул он.

И Лёша побежал.

По-бег: двухтактно стучит сердце.

По. Бег.

Кровь разошлась по телу бешеными толчками, и та мятная немота, с которой начинается любой побег, исчезла. Лёха пересёк две улицы, перепахал столько же участков и оказался один. Тело трясло, грудная клетка судорожно отталкивала темноту. Погоня как будто отстала. Мысль звучала убедительно: Алексей пробежал всего ничего, а раз даже этого оказалось достаточно, значит его уже никогда не найдут.

Из-за поворота вынесся бобик. Как-то разом вспыхнули ближайшие окна. Лёша нырнул в проход между домами. Взгляд успел зацепиться о высветившуюся в одном из окон семью. Там тоже был паренёк, и тоже была ложка, не донесённая до рта. Лёше захотелось стать не этим парнем – велика честь, такого бы никто не предложил – а хотя бы той алюминиевой ложкой. Пусть его иногда забывают в банке с вареньем, пусть облизывает беззубый дед – вон он кушает себе на грудь – что угодно, только не тюрьма.

Лёша бежал по узкой дорожке, которую с двух сторон подпирали заборы. За ними шумело. В погоню включились пацаны. Они тарахтели на мотоцикле где-то сбоку; не попадаясь на глаза, мчали по параллельной улице, то ли загоняя, то ли просто рассекая в своё удовольствие.

– Убью, су-у-у-ка!!! Взъебу, с-у-у-у-ка!!! – завыл какой-то мужик.

'Его батя', – ёкнув, подумал Лёша. 'Су-у-у-у-к-а!', – донеслось в ответ. Может, мужик сошёл с ума, вообразил себя пароходом или крутил в голове ту авиационную штуку, которой отпугивают ворон. 'Су-у-у-у-к-а!'. Крик прокатился по всему посёлку, отгремел в цехах развалившегося предприятия и утонул в пруду.

Мотоцикл зарычал злее, будто ему добавили октановых чисел.

Менты куда-то подевались.

Алексей бежал, как бегут всего раз, когда мышцы истомлены молочной кислотой, а хрип жжёт грудину и кажется, что жизнь сейчас выкипит, изжарит саму себя и заодно все обрушившиеся на неё несчастья. Только пробеги ещё десять метров. Дотяни вон до того штакетника, и преследователи остановятся, кувыркнутся, исчезнут как в сказке, а там, если поднапрячься и пробежать ещё, ускоришься настолько, что сможешь отмотать время назад и не совершить той глупости из-за которой всё началось. Вот почему Лёша не останавливался. Он топтал первые слабосильные всходы и сгибал рабицу в задумчивую параболу.

Парня вынесло на асфальтированную дорогу. От каждого толчка сердце прыгало в голову, дома чиркали спичками и зажигали окна. Лаяли собаки, обозлившиеся, что хозяева не выпустили их на охоту. Сзади с гиканьем выкатил мотоцикл, и Лёша бросился через участки: забор, мат, ранетка. Подвернувшаяся нога нечаянно ткнулась в будку. Старый пёс не залаял. Он спал и видел мосластые сны. Нестерпимо захотелось стать этой доброй собакой, тихо свернуться в будке, и когда гонители пробегут, не залаять, вообще не выдать себя, а просто лежать, вспоминая, где закопал сладкую коровью косточку. Как же славно быть ленивым конурным псом, дружески греметь по двору цепью и удивляться суматошным людям! Отчего приходится быть человеком?

Исцарапанный, потный, обессиленный Лёша выбежал к озеру. На берегу как всегда жгли костры. 'Это его ловят?', – с интересом спросила какая-то девушка. Ей не ответили. Сзади встала машина. Проломив кусты, выехал мотоцикл. Пацаны ссыпались с него гроздью винограда. 'Су-у-у-ка!', – неслось всё ближе и ближе.