Ужасы чародейства - страница 23

При всеобщем бедствии, кой какия заведения, доставлявшия пищу бедным работникам, закрылись; средства к пропитанию исчезли; всякой думал лишь о себе. В сие время богатый Клавдий, недовольный еще своим богатством, вздумал закупить остальной хлеб у разных лиц и оставить его в своих житницах в надежде весною, когда голод будет еще чувствительнее, продать оной за двойную цену.

Протекли несколько ужасных дней. Антон, меньшой брать Клавдия, не мог уже доставить пищи для своего престарелаго отца; в страшной горести, он бежит к богатому брату просить помощи. Он описал ему бедственное свое положение; но Клавдий не смягчился.

— «Теперь», — сказал он, «всякой думает о себе; время тяжелое, я не могу помочь вам ничем!»

Напрасно Антон умолял брата своего. Он был неумолим, и вывел брата своего за дверь и запер оную.

Несчастный возвратился к страждущему отцу своему и, не желая огорчить его описанием братней жестокости, солгал в первый раз в своей жизни: он сказал, что брат его Клавдий сам хотел придти и принести им помощь.

Старик несколько успокоился.

Еще прошла ужасная ночь! Голод истомил старца: он не мог уже встать с пучка соломы, составлявшаго постель его. Антон мог еще встать и еще раз добрел до брата. Он пал у ног его и не мог подвигнуть к жалости. Клавдий приказал работникам вытолкать из дома несчастнаго Антония.

— «Чудовище!» — кричал Антоний в отчаянии, ломая себе руки, — «твой отец умирает уже голодною смертию, я также скоро за ним последую и тогда души наши потребуют тебя к отчету».

Антоний пошел к некоторым из своих родных и всех нашел точно в таком же положении, в каком находился сам он и отец его; все они единогласно говорили, что получили жестокий отказ от богатаго Клавдия, а некоторые даже не были впущены и на двор его.

В самом деле Клавдий приказывал решительно отгонять от ворот своих всех бедных. Сердце его сделалось камень камнем.

Антоний возвратился домой и застал отца своего при последнем издыхании. Старик не мог уже говорить ни слова; он подозвал знаками его к себе, благословил и умер в ужасных мучениях. Добрый сын был свидетелем мучения отца своего, не мог перенести сего, упал на обезображенный труп родителя и также испустил дух.

Клавдий не знал сего произшествия; он покойно перещитывал свое золото, замышлял новые прожекты к обогащению и выщитывал выгоды, которыя получит он весною от скупленнаго хлеба.

В сих разнообразных замыслах и предположениях он лег в постель и не мог заснуть. На сельской колокольне ударило полночь — двери Клавдиевой комнаты растворились, осветились каким-то бледным светом, и толпа привидений в саванах, рубищах и даже нагих вошли в двери. Клавдий думал, что это сон, начал протирать глаза, но чувствовал, что не спит. В первой раз почувствовал он трепет. Привидения подошли ближе и в первых двух, казалось, Клавдий узнавал отца своего и брата. Еще более затрепетал злодей. Тени подходили к нему по одиночке, клали на чело его хладную руку свою и гробовым голосом произносили: мщение! мщение! Потом тени составили в три ряда круг около его постели, закричали все в голос: мщение! мщение! и исчезли.

Клавдий, мучимый страшным видением и угрызениями совести, не мог заснуть во всю ночь; с разсвета, составил он мягкую постель свою и, решась умилостивить небо благодеяниями, он пошел в свой огромной амбар, дабы отделить часть хлеба для своего отца, брата и родственников.

Но в какое пришел он удивление, когда в запертом своем амбаре увидел он огромнаго козла, разсыпающаго разнаго рода хлеб вместе. Козел взглянул на Клавдия так страшно, что он затрепетал от новаго ужаса, бросился вон и побежал к умному Пастору своей деревни, котораго по стекшимся обстоятельствам встретил у ворот своих: Пастор шел к нему уведомить его, что отец, его брат и несколько родственников, умершие с голоду, лежат еще непогребенные. У Клавдия волосы стали дыбом. Он поспешил разсказать, что видел в амбаре и ночью в его комнате. Пастор покачал головою и пошел с ним в амбар.

Козел продолжал там мешать и разбрасывать из всех закромов хлеб.

— «Именем всемогущаго Бога», — сказал пастор торжественным голосом, — «повелеваю тебе сказать кто ты? и что тебе надобно?»