В долине Аргуна - страница 7
Страхолюдный Бирка в компании пастухов-профессионалов оказался не совсем закономерно. Он часто менял в совхозе место работы, ища такое, где во всей глубине раскрылись бы его творческие способности. Имея за плечами незаконченный первый семестр педагогического училища, он подался в пастухи единственно лишь потому, что именно здесь рассчитывал найти наконец свободную творческую обстановку, достойную человека с незаконченным средним специальным образованием. Экспедиция за Терек, увы, разочаровала его. Ни свободы, ни творческого полета, а только тяжелый труд, жизнь в шалаше, днем — зной, ночью — холод…
Дома его ждали кое-какие чрезвычайно важные встречи и беседы, весьма далекие от всех мирских забот. Дело в том, что страхолюдный Бирка — мюрид святого Жумы. Когда он уходил с пастухами за Терек, шейха не было в Тийна-эвл, шейх обретался в калмыцких степях. Он подверг себя добровольному изгнанию, чтобы затихли разговоры вокруг его персоны, чтобы утихли страсти вокруг его дома. Теперь он должен бы уже вернуться. А божий будильник Бирка в хождении за Терек не терял времени даром: ему удалось вовлечь в секту молчаливого пастуха Сапи. Разумеется, впереди еще предстоит кое-какая воспитательная работа и приемные формальности, но главное — сделано! И об этом крупном успехе надо сразу же доложить шейху.
А еще есть одно международного масштаба дело, терпеть неосведомленность о котором вот уже несколько дней было для страхолюдного Бирки, впрочем, как и для всех остальных, просто невмоготу.
Вот почему он больше всех радовался возвращению в аул; вот почему в его душе так бушевало нетерпение, когда он позвал молодого механика.
Салман вытер тряпкой перепачканные маслом руки, бросил тряпку на сиденье, взял мыло и направился к ручью. Да, застрял он с этим проклятым трактором… Тракторист-растяпа давным-давно дома, а он вот ковыряйся. Конечно, надо перекусить, если подвертывается случай.
Он оглянулся вокруг и словно впервые за день увидел на склонах гор огромные чинары, стоящие словно в исполинских папахах, солнце над головой, траву под ногами… Из-за этого трактора можно весь белый свет не заметить, можно и Сашеньку забыть, подумал он, и ему на мгновение стало страшно.
С наслаждением умывшись студеной водой, парень подошел к пастухам.
— Здравствуйте, земляки. С благополучным возвращением.
— Садись, садись, — заторопили его. — Пировать так пировать. И скажи нам скорей, что слышно…
Можно было ожидать, что пастухи прежде всего спросят о новостях в ауле, о делах в совхозе, о своих родных, близких, знакомых. Все это, конечно, очень интересовало их, и потом они расспросят об этом, но стоял июнь 1972 года и лучшие умы человечества, в том числе умы Чечено-Ингушетии, в частности, умы работников животноводческой фермы совхоза имени Джузеппе Верди, жили тогда одной думой, одним событием международного масштаба.
— Мы несколько дней не видели газет, у нашего транзистора сели батарейки, — тараторил страхолюдный Бирка, одновременно без помехи глотая куски мяса. — Так скажи нам скорей, что слышно — глоток! — что слышно о Фишере? Когда наша связь с миром оборвалась, было известно, что он согласился на Белград.
— С Белградом все кончено, — махнул рукой Салман. — Бобби отказался там играть.
Все проголодались, и потому, как только взяли в руки по куску мяса, тотчас воодушевленно заработали челюсти. Баранина была сочной и мягкой. На лицах едоков разливалось блаженство. Но едва лишь Салман сказал «все кончено», как челюсти замерли, выражение блаженства исчезло, и все пастухи одним дыхом выдохнули:
— Значит, матча не будет?
— Нет, земляки, матч состоится, — успокоил Салман, единственный из всех не прервавший разрушительно-созидательной работы над ломтем баранины, — состоится где-то в другой стране, в другом городе. Сейчас такой город ищут, ведут переговоры.
Все помолчали, обдумывая новость, и общая работа возобновилась вскоре с прежним вдохновением. Только старший пастух Умар двигал челюстями индифферентно, — на лице его была печать глубокой и трудной думы. Подпасок Алви заметил состояние Умара и участливо спросил: