В глубь времен - страница 6

— Нас примут за ненормальных, — заявил Грей. Он вызвал по радио базу и срочно попросил вертолет, совершенно забыв о кори. Последний пилот только что слег.

— Андре чувствует себя лучше, — проговорило радио, — через три-четыре дня мы сможем его прислать. А почему вы хотите вернуться? Что происходит? У вас что, пятки горят?

Грей нажал на кнопку окончания разговора. Эта глупая шутка звучала чересчур неуместно.

Через десять минут их вызвал сам шеф базы Понталье. Он был очень взволнован и хотел знать, из-за чего такая спешка. Грей успокоил его, но отказался объяснить суть дела.

— Мои слова прозвучат неубедительно. Нужно, чтобы я все показал. Иначе ты можешь подумать, что у нас не все дома. Пришли за нами как только сможешь.

И опять отключился.

Только через пять дней вертолет прибыл в квадрат 612. Люди Грея провели эти пять дней в возбуждении и нарастающей радости. Как только прошел первый шок, они приняли и руины, и передатчик. Таинственность и неправдоподобность открытия возбуждали их как детей, которые входят в лес, уверенные, что там на самом деле живут феи. Они делали снимки и записи, Бернар составлял по ним общий план. Вырисовывалось нечто фантастическое, искореженное, непонятное, но все же это было творение рук человеческих.

Бриво присоединил к записывающему устройству нового зонда магнитофон и предложил всем прослушать запись. Они не услышали ничего, потом опять ничего и снова ничего…

— Твоя штуковина гроша ломаного не стоит, — проворчал Элуа.

Бриво ухмыльнулся:

— Все дело в том, что мы не способны слышать ультразвуки. Но они здесь, я вам это гарантирую. Чтобы их услышать необходим частотный редуктор, а у меня его нет. И на базе его тоже нет. Нужно ехать в Париж.

Нужно ехать в Париж. К такому же заключению пришел и Понталье, когда его посвятили во все случившееся. Он сначала отказывался верить, но потом все же принял всю очевидность этого открытия. Об этом нельзя было говорить по радио, принимая во внимание миллионы любознательных, которые днем и ночью подслушивают секреты и просто разговоры. Надо везти всю документацию в парижский центр. Дальнейшее определит руководитель полярных экспедиций. А пока всем рекомендовалось молчать. Как сказал Элуа, "как бы не запахло жареным".

Я все-таки сел в самолет до Сиднея. С опозданием на две недели. Но я хотел как можно скорее вернуться обратно. Я больше не был охвачен безумным желанием выпить кофе со сливками, ну абсолютно. Там, подо льдом, скрывалось что-то, гораздо более возбуждающее, чем запах маленьких бистро и окружение неумытых парижан.

Самолет взмыл, как бумажный шарик на струе воды, немного повертелся на месте в поисках нужного направления, потом взревел и устремился к северу под углом пятьдесят градусов. Несмотря на мягкие кресла на шарнирах, все равно стало как-то не по себе от такого ускорения.

Самолет уносил меня вместе с чемоданами и портфелем, в котором кроме зубной щетки и пижамы находились микрофильмы профилей, общий план Бернара, магнитная лента и письма Грея и Понталье, подтверждающие все это.

И еще, сам того не подозревая, я увозил корь, "австралийскую корь" — под таким названием она обошла весь земной шар. Фармацевтические лаборатории спешно изготовили новую вакцину и заработали на эпидемии кучу денег.

Через день я прибыл в Париж. В нашем ледяном уединении мы начисто забыли о глупых и жалких пакостях мира. А они еще более расширились и укоренились за эти три года. Чудовищная тупость обитателей материка напоминала мне двух огромных собак, сидящих на привязи друг против друга, они мечутся и рвут ненавистную цепь с единственной целью — наконец ее порвать и задушить собаку напротив без всякой на то причины. Просто потому, что это д_р_у_г_а_я собака. Или, быть может, потому, что они б_о_я_т_с_я друг друга…

Я читал австралийские газеты. Маленькие пожары, кем-то умело поддерживаемые, не только не затухали, но все больше разгорались. Их число увеличивалось. На всех границах ужесточались таможенные и полицейские барьеры. Высадившись на аэродроме в Сиднее, я не получил разрешение ни следовать дальше, ни вернуться обратно. В моем паспорте не хватало, я уже не помню какой точно, военной визы. Тридцать шесть часов ушло на хождение по разным учреждениям, чтобы наконец получить возможность вылететь в Париж. Я боялся, как бы они не сунули свой нос в микрофильмы. Интересно, что бы они тогда себе вообразили. Но никто не попросил меня открыть портфель. Я мог увезти схемы размещения атомных баз — это никого не интересовало. Нужна была виза. Таково предписание. Боже, как это глупо, и это называется цивилизованный мир.