В каменной долине - страница 6
Это был Шеро. Он глядел со стога за село, на грызущихся вдали собак, недовольно рычал, выставив рыжую грудь и подняв голову. Стало неловко за то, что хотел его ударить, нужно было Шеро отдать овцу, именно ему... Представил, как Шеро вертится вокруг овцы, показывает клыки собакам, ест и урчит... Шеро посмотрел на него с высоты, и Арма показалось, что в глазах его вспыхнула обида. И Арма обрадовался, что овца там, а не возле конуры Шеро... Глянул на грызущихся вдали собак, и смотреть на них было уже не так тяжело...
— ...Слопал этот негодяй все до крошки, — тянул Ерем, — вытер губы и в сторонку отошел, а мы все голодные остались, так голодные и ходили за плугом до самого вечера...
Растерзав овцу, собаки грызлись всю долгую зимнюю ночь и загрызли-таки одну до смерти. Наутро собак не было ни на улицах, ни на оградах, ни на крышах, ни на стогах — попрятались все по конурам. Один Шеро сидел на крыше и хмуро, недовольно смотрел в сторону речки.
А несколько дней спустя на закате перешел речку волк, забрел в село. Собаки его учуяли, ощетинились, подняли лай — одни спрятались в конуры, другие рычали с крыш, пока волк не скрылся. А некоторые домчались до берега, перебежали по мосту на ту сторону, сделали пару кругов по снегу — мол, где волк? А-а, убежал он, нету его... Собачьи хитрости. Повалялись на снегу — вроде бы, не убеги волк, загрызли бы мы его — и с едва сдерживаемой собачьей радостью покусывали и толкали друг друга. А потом разными дорогами вернулись на свои крыши и побрехивали.
А Шеро преследовал волка. Он еще до шума-гама взял след удирающего зверя. Когда собаки достигли берега, он показался на вершине склона и исчез. Темнело, и люди не разобрали, то ли собака гналась за волком, то ли сам волк показался на горе. Потом выяснилось, что нету Шеро. Звали его в крик и с крыш, и с берега, но Шеро не было и не было.
— ...Сколько раз ограду перестраивать можно! А он, Арма, менял ее каждую весну. И знаешь, зачем? С каждой такой перестройкой, глянь, пядь от моего участка оттяпана. Воровал на глазах, разбойник, средь бела дня! Говорил я ему: ну, сосед... — Ерем давал тени соседа последний бой…
Потом нашли Шеро за горой возле придушенного волка. Он вернулся в село хромой, с разодранной на груди шкурой. Когда прибрел в село, собаки притворились спящими, а Шеро вошел во двор, потерся о ноги хозяина, пастуха Мело, и забрался на крышу...
А теперь он лежал на той же крыше, положив голову на лапы, и смотрел на рухнувшую стену. Из нее все еще вываливались камни, и от этих звуков вздрагивали лапы пса и изодранные старческие уши. Он был по-человечески грустен и даже вроде бы обижен.
«Каждая собака тут сторожила свой двор, а ты, Шеро, сторожил село... Они и двор-то свой толком защитить не могли. А на кого они лаяли? Ели и лаяли, ели и лаяли. А увидали волка, попрятались. А ведь они для того живут, чтоб волка задушить, для того и даны им клыки. Что ж они испугались?..
Трусливые собаки только собак душат...»
— У-у-у-у-у...
Шеро завыл и застыл с закрытыми глазами. На противоположном склоне курилась весна, в ущелье рвались и вновь срастались мутные волны, к стенам сараев прибивалась солома, на воде показывались все новые трехи, куст шиповника, сорвавшийся со склона, все еще скользил по воде. Ерем все еще сражался с тенью своего соседа Сарибека, а старуха Занан сидела возле порога и, казалось, дремала.
Эх, где ты, юная красавица Занан...
Первому же ухажеру показала она нож Абета — мол, только попробуй еще раз оскорбить память Абета, переступить порог этого дома... Сводницам отрезала по-мужски: не вдова я, а хранительница очага, и, никто не смеет посягнуть на очаг свекра моего Артена.
Вдове не поверили, женихи прибывали, но Занан была верна своему слову: «Я дверь эту не закрою, в чужой дом не пойду».
Явился из горного села один батрак, согласен он был войти мужем к ней в дом, но Занан его не приняла: «Душа рода Варпетанца живет в этих камнях. Не примут эти стены чужого духа».
И убедились сельчане, что Занан не покорить. И почему-то позавидовали женщины этой вдове, и пошли о ней по селу кривотолки. Но Занан никого не слушала, жила себе одиноко и гордо. Каждый год белила стены, светлой рамкой окаймляла единственное окно, а в день поминания мертвых курила ладан на могилах рода свекра.