В ожидании Махатмы - страница 77

— Эй, Мани! — позвал он, и официант обернулся. — Иди-ка сюда!

Официант подошел.

— Ах, это вы! — воскликнул он, узнав Шрирама. — Где вы пропадали все эти годы, господин? Давненько мы вас не видали!

— Я уезжал по делам. Что у вас там есть хорошего покушать?

Официант наморщил лоб.

— Да сейчас, господин, ничего хорошего нет — ведь ни риса, никаких других настоящих продуктов не достать. Наше правительство ничего еще на этот счет не предприняло. Знаете, как сейчас трудно масло для жарки раздобыть? Все разбавляют, уж вы мне поверьте.

И он ударился в пространное описание продовольственной ситуации в стране — продовольствия не хватает, после войны в стране царит неразбериха, народ испытывает всевозможные трудности и лишения.

Для Шрирама все это было откровением: он впервые слышал о том, что творится в сегодняшнем мире. Однако у него не было терпения слушать все до конца.

— А что у вас есть?

Официант бросил взгляд на прилавок, где были выставлены различные блюда, и начал:

— Кара дев, вадай, картофельная бонда…

Но Шрирам его прервал:

— Это я и отсюда вижу. Нет, ты мне лучше скажи, что у вас там на кухне есть свеженького, на плите, что-нибудь посущественнее.

При мысли о легком и нежном идли или одосаи у него прямо слюнки потекли. Казалось, он их пробовал в прошлом воплощении. В то же время его мучила мысль: не разучился ли он разговаривать с обычными людьми? Может, он теперь умеет только с тюремными дружками говорить? Он повторил:

— Словом, что-нибудь хо…

Он хотел сказать «хорошее», но побоялся, как бы официант не обратился снова к анализу международного положения, и только произнес:

— Я хочу чего-нибудь плотного, только что приготовленного, я очень голоден.

— На кухне ничего нет, господин. Мы уже закрываемся, кухня у нас первая кончает работать. Наш хозяин хочет, чтобы официанты до десяти работали, а те, кто там у плиты сидят…

Шрирам вышел из себя. Не хватало еще до ночи слушать обо всех этих дрязгах! Он решительно произнес:

— Ну ладно, беги и принеси мне что-нибудь, что знаешь, еды какой-нибудь и кофе, хорошего кофе.

Он пожалел, что употребил это слово, потому что официант тут же начал опять говорить о том, как трудно теперь сварить хороший кофе: с молоком трудности, сахар только на черном рынке, и до чего жадны все эти спекулянты! Шрирам не знал, что делать. Наконец он не выдержал.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил он.

— Затем, что так оно и есть.

— Ну ладно, — сказал он грубо. — Я голоден, и если ты собираешься меня кормить, то поторапливайся. А будешь стоять и разглагольствовать, так я встану и уйду.

— Что вы желаете, господин? — произнес официант, казалось впервые вспомнив о своих обязанностях.

— Две порции сладкого, одну чего-нибудь остренького и побольше горячего кофе, — приказал Шрирам.

Впервые за все эти годы он мог кому-то давать распоряжения. Его удивил собственный голос: он чуть ли не испугался, что вот сейчас кто-нибудь возьмет и прикажет поместить его в одиночку. Но ничего не случилось. Официант послушно принялся выполнять приказ.

Поев, Шрирам ощутил блаженство, а пожевав бетель с орешками, почувствовал себя так, будто вернулся в то время, когда не было ни войны, ни всевозможных политических неурядиц. Он был самим собой, внуком важной старой дамы, он жил в мире четко обозначенных границ и определенных занятий, посещая то бесплатную читальню, то базарную площадь и лавку Канни, никаких тревог и неожиданностей, все точно рассчитано и определено.

Он поспешил на Кабирскую улицу. Время для возвращения было чудесное. Часы на ратуше уже пробили семь, но, как всегда, на улице еще играли дети, площадки перед порогом домов были вымыты и посыпаны белой мукой. Почему он не захотел жить так, как живут эти люди, без забот и бессмысленных приключений? Была, должно быть, своя покойная притягательность в этой жизни, текущей себе без перемен и граничащей с застоем.

Почти во всех домах горел свет. Шрирам бежал по улице, широко раскрыв глаза. Остановился перед своим домом. Заглянул в открытую дверь. В доме расхаживали незнакомые люди. Он почувствовал себя обманутым, его охватил гнев: какое они имели право на его дом? Чьи-то дети гонялись друг за другом в холле под лампой — той самой старой лампой, под которой бабушка столькому его научила! Ему захотелось взбежать по лестнице и сказать детям: «Здесь бегать нельзя. Я могу запретить вам здесь бегать, если захочу». Небось хлопают дверями и ставнями, портят стены и вообще пустили дом вразнос. Пусть сам приводит все в порядок, когда придет время.