В погоне за Нечаевым - страница 22

В Женеве Роман быстро договорился с Тхоржевским, который ставил цену до 26.000 фр. Быстрому разрешению вопроса помог и Герцен. «Ну, что Тхоржевский с бумагами? — спрашивал он в письме к Огареву, отправленном 17 октября (н. с.), — Постников меня мучил, как кошмар. Брал бы Тхоржевский деньги, благо дают и — баста»[39].

Роману, однако, пришлось пережить здесь несколько неприятных дней: из Петербурга не приходили деньги. Кое-как под разными увертками он убедил Тхоржевского взять задаток в 500 фр. и допустить его к осмотру бумаг. Тхоржевский недоумевал. «Опять, — пишет Роман 13/25 октября 1869 г., — начались вопросы: отчего я не хочу ему дать денег тотчас по окончании просмотра бумаг, откуда я получу деньги, когда я начну печатание и т. д. Вообще следовал ряд вопросов самых подозрительных, ответы на которые пришлось выдумывать, ибо дело совершалось в присутствии Николая Платоновича Огарева. Дальше понедельника — письмо писалось в субботу — едва ли выдержу свою роль. Больше того, что я вытерпел в этом деле, требовать от человеческих сил и способностей нельзя. Я говорю это твердо, с сознанием того, что свято исполнил свой долг и до самого окончания блистательно оправдал ваше доверие. Остальное вне моей зависимости. После просмотра бумаг, продолжавшегося до 6 час. вечера, Огарев предложил идти ко мне обедать. Конечно, я предложение принял и Тхоржевского пригласил, хотя это посещение было для меня крайне неприятно, ибо опасался, что за обедом подадут мне вашу депешу, против чего, однако, я принял меры. За обедом Тхоржевский, касаясь разговора о бумагах, сказал, что у него были и другие гораздо выгоднейшие в материальном отношении покупатели, но которым он ни за что не отдал бы бумаги, ибо скоро узнал в них русских шпионов (приятно, — замечает Роман, — было это слышать! — Р. К.). Князь Долгоруков, оставляя ему бумаги, не имел в виду оставить ему материальное наследство, а нес убеждение, что они будут напечатаны. А так как он, Тхоржевский, ссылаясь на мнение Александра Ивановича (Герцена) и Николая Платоновича (Огарева), имеет нравственное убеждение, что в моих руках бумаги выйдут в свет, то он и постановил мне их уступить. Вечером мы были в театре. Сегодня же я окончил просмотр бумаг и насколько просмотр любителя-издателя, из роли которой я не должен был выходить, позволяет судить, бумаги заключают в себе много интересного. Еще вчера я был приглашен Огаревым обедать в Café du Nord, откуда только теперь вернулся. Денег у меня всего 45 фр. — да это еще не беда, а вот беда будет в понедельник, если не пришлете ответа. Бумаги остались у Тхоржевского. Чтобы несколько устранить его подозрение, я заказал большой сундук, в который их уложил и запер на замок. Отсюда я еду якобы в Брюссель, а оттуда в Париж. На самом же деле проеду через Париж. Бумаги же отправлю до Берлина».

В понедельник вечером, 25 октября н. с., он, наконец, получил телеграмму о посылке первых денег — 3.000 фр. Такая сумма его не устраивала. Чтобы пока отделаться от Тхоржевского, Роман убедил его, что ему необходимо по срочному делу съездить в Лион, откуда вернется только в конце недели. К моменту его возвращения из Лиона деньги прибыли, и он смог приступить к оформлению сделки.

«Наконец, вчера вечером, — писал Роман 3 ноября (н. с.), — я покончил дело, вручил деньги и получил продажную запись и самые документы, едва уложившиеся в большой сундук»[40].

Тяжелый сундук с бумагами я хотел прямо довезти до Берлина, что было бы дешевле, но, имея поручение от вас принять во Франкфурте-на-Майне ваше письмо, я везу сундук с собою до сего города, ибо полагаю, что в письме будут какие-либо распоряжения ваши.

Тхоржевский и Огарев в это последнее мое здесь пребывание просто замучили меня своим вниманием. Я ясно видел, что они все-таки хотели еще тверже убедиться во мне, особенно Огарев. То они у меня обедали, то я был зван к Огареву, у которого я сегодня в последний раз обедал, и от которого я только что возвратился. Он поднес мне в подарок свое стихотворение «Восточный вопрос в панораме». Я изучил своих господ очень хорошо, — быть может, в будущем и пригодится. Хорошо бы издать мемуары и завязать с ними непосредственные, так хорошо начатые, сношения. Тхоржевский обещал мне писать в Париж, куда я приеду из Брюсселя еще не скоро. Для Тхоржевского я везу бумаги в Брюссель через Германию, — он вполне в этом убежден.