В погоне за Нечаевым - страница 24
Во время бесед моих в Париже с Герценом по поводу будущего издания он далеко не высказывался в пользу направления, которому следовал Долгоруков в I томе мемуаров: по его мнению, многое было через меру резко, как продукт желчного характера князя, и часто историческая истина принесена в жертву мелкой сплетне, до чего, как известно, Долгоруков был страстный охотник. Поэтому Герцен советовал мне дать II тому иное направление.
Не имея еще тогда бумаг в руках, я не придал этому совету особенного значения; но, закрепив свои сношения с Герценом[41], Огаревым и Тхоржевским на совершенно доверчивых ко мне началах, приобретя и ознакомившись с бумагами, я начал обдумывать, как бы из этого дела исчерпать до последней капли всю пользу для правительства — ту пользу, которая составляет предмет его постоянных, весьма часто напрасных, усилий. Совет Герцена пришел мне на помощь. Я заключил, и — смею думать, безошибочно, — что издание II тома мемуаров в ином направлении не только возможно, но и должно, ибо оно принесет правительству одну лишь пользу.
Думаю, что правильное объяснение ошибок, в которые вовлекаемо было всякое правительство силою обстоятельств и духом времени, весьма важно для него не только в глазах своего народа, но и в глазах всей Европы — таких ошибок, которые глава государства не имел возможности предвидеть. Ошибки эти без труда объяснятся правильно и даже в либеральном духе документами Долгорукова, например время Аракчеева. Нет надобности добавлять, что постановка вопросов будет сделана с крайнею осмотрительностью, так, чтобы он в одно и то же время был либералом (по-своему) и не отставал от исторической истины. Доверие к нему как читающих, так и эмиграции будет полное. С Герценом буду советоваться.
В отношении либерального направления я буду придерживаться, более или менее, того, которое допущено в сочинениях, дозволенных в России; например в историческом сборнике Бартенева, который отчасти мне удалось уже прочесть, есть следующие места: «Политические реформы Екатерины тормозились значительно. Желала бы она в душе помочь народу, но между ею и народом создалась уже целая непроницаемая стена». Затем следуют нападки на Сумарокова. Или далее: «Каждый начальник мыслит, что пользуется уделом власти беспредельной в частности. Мысль несчастная, тысячи любящих отечество граждан заключающая в темницу».
Перенося это направление на новейшее время, надобно быть, конечно, более осторожным, особенно, если в виду будет вопрос о пропуске издания в Россию. Во всяком случае, я буду придерживаться более исторического интереса, и за этим интересом легко будет скрыть все то, что неудобно для правительства.
Во II томе «мемуаров» никаким образом я не могу допустить слепого подражания I тому. Эго значило бы показаться в глазах эмиграции человеком несамостоятельных убеждений. Своеобразный характер II тома должен меня еще более сблизить с Герценом и Огаревым, — о Тхоржевском я и не говорю, мы с ним совершенные друзья. В успехе еще более тесного сближения я могу вам поручиться. Это-то сближение должно принести вторую существенную пользу, а именно — дать мне возможность черпать, так сказать, у главного источника эмиграции сведения о ее намерениях и действиях, которые могут быть во вред правительству, и при возможности их парализовать.
Та сравнительно незначительная материальная затрата, которую произведет теперь правительство на печатание, объявления о выходе издания, отправление и пребывание мое за границею, возвратится с большим барышом при выходе II тома, что должно непременно последовать не позже, как в апреле месяце.
В заключение обязываюсь сказать, что успех дела обусловливается немедленным отправлением моим в Париж, откуда я обещал писать Тхоржевскому, и куда он и Огарев в свою очередь хотели мне прислать еще кое-что из частной жизни Долгорукова. Тут же будет жить и Герцен.
Во всяком случае, оставление документов без издания может повести к разным газетным статьям и темным слухам, между тем как издание их принесет правительству одну лишь чистую пользу.
Пособием издания могут служить следующие документы: