В погоне за Нечаевым - страница 26

, — идет все медленно, по причинам домашних неприятностей.

Алекс. Иван.[46] уехал из Флоренции, здоровье дочери улучшилось, и вместе путешествуют, к новому году тоже будут в Париже.

У нас холодно, как в России, держусь как могу, — но холод портит все исправленное.

К новому году непременно буду в Париже и лично вас увижу и даже пойдем вместе на бал лучше женевского.

До свидания, остаюсь с уважением и желаю хорошего здоровия

Ваш С. Т. (полная подпись)».

«Р. S. Есть письма, я их приготовил, но боюсь посылать по почте».

«В этом письме, — комментирует его Роман, — я нарочно сам подчеркнул те места, которые укажут вам (Филиппеусу) еще более, что отношения мои к Тхоржевскому за это короткое 4-х месячное время совершенно интимны».

Бумаги оставались в Петербурге. «Не имея же никаких бумаг Долгорукова, — писал Роман, — я положительно не могу видеться с Тхоржевским». А «дружба с таким господином, как Тхоржевский, — уверяет он своих петербургских патронов, — пользующимся слепым доверием и уважением как польской, так и русской эмиграции, стоит в моих глазах очень высоко». Роман опять ставит ребром вопрос: «Будут ли бумаги напечатаны или нет?», так как пребывание здесь и (возможное) свидание с Тхоржевским без бумаг «становится для меня затруднительным».

Неизвестно, встретился ли Роман в эту свою поездку с Тхоржевским. Есть только сведение, что он виделся с Герценом, съездив для этой цели в Лион. Стремясь сохранить связи со своими «приятелями», Роман поддерживал с ними переписку. Мы указывали уже, что донесения за время текущего пребывания его за границей не сохранились. В его бумагах обнаружились лишь три отдельных подлинных письма к нему А. И. Герцена, С. Тхоржевского и Л. Чернецкого, относящихся к тому периоду. Из письма Тхоржевского видно, что Роман собирался в Лион к Герцену, куда, как он впоследствии писал, и съездил. Из письма Чернецкого видно, что он вел переговоры об издании второго тома Долгоруковских мемуаров. Вот письма А. И. Герцена и С. Тхоржевского.

I. От А. И. Герцена:

«Душевно благодарю вас за ваши добрыя строки. Я еду завтра. Все время провел в страшной тревоге — от болезни моей дочери. Ей лучше. Как только устроюсь в Париже, поставлю за особое удовольствие вас известить.

Усердно кланяюсь

А. Герцен[47].

15 дек. 1869 г.

Н. d. Europa».

II. Oт С. Тхоржевского:

«9-го октября[48].

Милостивый государь

г-н Н. Постников.

Получивши от вас письмо, спешу с ответом. Завтра, вероятно, поеду на дня два тоже в Лион встретиться с А. И. (Герценом), который едет в Париж. Не знаю, когда вы будете, зайду в гостиницу в Лионе, в которой вы жили первый раз и которой адрес у меня. Кажется, в понедельник или вторник буду возвращаться в Женеву. Если вас в Лионе не увижу, а вы будете в Женеве во время моего отсутствия, то обратитесь прямо к Николаю Платоновичу (Огареву) № 43 Route de Carouge. Он будет знать, когда я возвращусь. На всякий случай, когда приеду, зайду в Женеве в Нôtel de la Poshe. Очень приятно будет с вами повидаться, и все обделаем. До свидания, остаюсь с глубоким уважением С. Т.».

3 января 1870 г. (н. с.) Роман покинул Париж и направился в Петербург. Причиной тому послужило какое-то недоразумение между ним и князем Оболенским, который обвинял агента в том, что он его «обобрал». В связи с этим инцидентом испортились отношения к Роману и графа П. А. Шувалова. По возвращении Романа в Петербург, ему много труда стоило оправдать себя и восстановить доверие к себе.

Здесь, в Петербурге, мысль Романа продолжает работать в одном и том же направлении. Мысль о печатании II тома его неотступно преследует. Логичные доводы его не убеждают, однако, начальство в целесообразности печатания некоторых бумаг. Оно не прочь использовать в должной мере его звание «издателя», но выдать бумаги и обратить Романа в фактического издателя оно пока не решается. Предупреждения его о том, что отказ от напечатания второго тома грозит ему скандалом и разоблачением его деятельности, остаются гласом вопиющего в пустыне.

Роман тщательно обдумывал создавшееся положение и, изыскивая доводы, способные склонить III Отделение к согласию издавать бумаги, выказывает при этом настойчивость и твердость характера. Предприятие, раз начатое, должно быть доведено до конца; энергии и силы достаточно у него для такого маневра. С одной стороны, он стремится чем-то большим, из ряда вон выходящим, обеспечивающим ему, быть может, блестящую карьеру в будущем, услужить отечеству и престолу, а с другой — ему в равной степени хочется, пока он не уверен еще в своем будущем, остаться незапятнанным в глазах эмиграции. Он очень остерегается возможного разоблачения: оно ведь не только отрезало бы его от эмигрантских и революционных сфер в частности, но и преградило бы ему свободный доступ в ту литературную и военную среду, среди которой он когда-то вращался и продолжал, по всей вероятности, вращаться. Как наиболее интеллектуально развитой агент, Роман прекрасно сознавал печальные для себя результаты такого разоблачения, если оно нагрянет сейчас, когда его положение не определилось еще. В своих письмах он неоднократно оговаривался, что идет с открытым забралом на такое рискованное дело, лишь бы угодить III Отделению, своему отечеству и обожаемому монарху, но тут же подчеркивал, словно заранее умоляя не забывать его в несчастьи, что разоблачение его похождений оказалось бы для него плачевным финалом, равносильным почти гибели. Ему чудилось, что такой конец явился бы для его «изуродованного духа» смертью. Совокупность всех этих обстоятельств толкала Романа на путь энергичных домогательств издания хранившихся в Петербурге бумаг покойного князя Долгорукова.