В родных местах - страница 25

— И не противно тебе было купцов ублажать? — спросила Мария.

— Ну что ты такое буровишь? Что ж я должен был делать? Если хочешь, еще один случай расскажу. Какой-то барин заказал Барсову кресло. «Чтоб мягкое было, — говорит, — да поширьше и хорошо б с какой-нибудь чудинкой». «С какой же чудинкой-то, господь с вами?» — Барсов-то спрашивает. «А придумай». И укатил. Недели две мы, наверное, не приступали к креслу. Сроду ничего такого не делали. Барсов все обдумывал, чудинку эту самую искал. Прямо-таки из кожи лез, чтоб барину угодить. И работали мы что-то долгонько. Кресло, помню, получилось большое и мягкое. А по бокам Барсов, смех сказать, ящички какие-то приляпал. Это, дескать, для вин и закусок. И даже выдвижной столик к креслу этому присобачил. Посидеть можно, значит, и выпить. Чепуха на постном масле получилась, а не кресло. А заказчику, представь себе, понравилось. Это, говорит, как раз то, что мне надо. Это, говорит, просто великолепно, что с такой чудинкой придумали. Я помню, по нечаянности уголок от того кресла отколол. Какую-то крохотулечку. Так думал, Барсов укокошит меня, ей-богу! Вот уж, кому потеха, а мне не до смеха. Да, много было сделано мебели. Всякой. И срубы ставил тоже… И амбарушки, и хлева, и бани, и ворота. Пристрой разные. Крыши крыть тоже приходилось. Руками все. Вот и ноют теперь они. М-да!

— Не пей больше, — забеспокоилась Мария. — Уже налил шары-то. — Говорила она эти сердитые слова с улыбкой. — Хошь, я тебе водички студеной лину?

— Иди ты! Чтоб я воду вместо водки пил. Много чего делать пришлось за жисть-то длинную. Да!..

— Ну, я вижу, тебе осталось только прослезиться. Расскажи, как хоть у тебя внук растет?

— Внук бо-евой, — просиял Илья Тихонович. — Что-нибудь да набедокурит. Заядлый рыбак, я тебе скажу. Эт-та полкотелка чебачишек принес.

Похрустывая свежим огурчиком, Илья Тихонович стал рассказывать, как на прошлой неделе внук ударил молотком по ногтю, и ноготь, посинев, долго болел.

На фабрику Илья Тихонович пошел на следующее утро. Вахтерша, старая женщина, была знакома ему. Заулыбалась, увидев старика, но поприветствовала его довольно странно:

— Ты еще жив, Тихоныч.

«Каркает, ворона», — подумал Илья Тихонович, а вслух сказал бойковато:

— Жив, как видишь. А ты, Ефросинья, поди, все еще в девках ходишь?

— В девках, Тихоныч, — усмехнулась вахтерша. — Видно, женихи для меня еще не подросли.

— Погоди, подрастут. Только ты шибко-то губы не расквашивай, а то женихи этого не любят. Нынче они вон какие модные. Директору, что ли, позвонить, чтобы пропуск мне…

— Да уж зачем звонить. Проходи. Кто с тебя будет пропуск спрашивать. Как сын-то живет?

— Слава богу, ничего пока.

— Передавай приветы. Нынче разучились поклоны-то передавать.

— Вроде бы.

Фабрика была та же и не та: рядом с осевшим в землю кирпичным корпусом, совсем уже потемневшим от старости и мокроватым снизу (глазоньки бы не глядели!), стояли два белых двухэтажных здания. Стояли на том месте, где когда-то был тын и чернел бревенчатый домик плотника Кириллова, известного всей округе пьянчужки. Над фабрикой высилась длинная труба, на верху ее виднелась металлическая пластинка с какими-то цифрами. Весь громадный двор выровняли и покрыли асфальтом. По обеим сторонам двора торчали чахленькие, видимо, нынче высаженные деревца.

— Что же это, Ефросиньюшка, цеха новые?

— Новые, Тихоныч. Много сейчас народу работает.

— Труба-то какая!

— Да!..

— Вот это труба!

— Заладил: труба да труба. Ты когда на пенсию-то ушел? Хо! Столько лет. У нас и директор теперь новый. Ивана Иваныча уже года три как перевели куда-то. И главный инженер новый.

— Ты, кроме начальства, ничего не видишь.

— А что мне до твоих станков.

Илье Тихоновичу больше всего хотелось побывать в новых цехах, и он уже было повернул туда, но раздумал: лучше сперва зайти в цех, где когда-то работал, и встретить тех, кто знают тебя.

У входной двери старого цеха, как и в давние годы, однообразно гудела, разрезая доски, педальная пила. Резко и сладко пахло свежим деревом. За педальной пилой стояли незнакомые старику низкие машины и одна высокая, верх которой смахивал на крышу деревенского дома. Илья Тихонович не мог понять, что к чему, и ему было неприятно от этого. Он медленно шагал по цеху, вглядываясь в лица рабочих, и не находил знакомых.