Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ - страница 19

«По вечерамъ», — говоритъ онъ, — «смотритель обыкновенно осматривалъ тюрьму и предавался своему любимому занятію, — сѣченію арестантовъ. Приносилась очень узкая скамейка и вскорѣ вся тюрьма оглашалась воплями, въ то время какъ смотритель, покуривая сигару, созерцалъ и считалъ удары. Розги употреблялись необычайной величины и предъ наказаніемъ размачивались въ водѣ, чтобы сдѣлать ихъ болѣе гибкими. Послѣ десятаго удара вопли въ большинствѣ случаевъ прекращались и слышались лишь стоны. Сѣкли обыкновенно группами, по пяти, десяти, и болѣе человѣкъ и когда экзекуція, наконецъ, прекращалась, ея мѣсто всегда можно было опредѣлить по большой лужѣ крови. Наши сосѣди за стѣнами тюрьмы, если имъ случалось въ это время проходить мимо, спѣшили переходить на другую сторону улицы, въ ужасѣ осѣняя себя крестнымъ знаменіемъ. Послѣ каждой такой сцены дня на два, на три наступало затишье; очевидно, порка дѣйствовала успокаивающимъ образомъ на нервы смотрителя. Но вскорѣ онъ опять принимался за работу. Когда онъ былъ сильно пьянъ, причемъ его лѣвый усъ безпомощно повисалъ, или когда онъ приходилъ домой съ охоты съ пустымъ ягдташемъ, мы уже знали, что вечеромъ розги будутъ въ ходу». Мы не будемъ приводить другихъ столь же возмутительныхъ сценъ изъ жизни этой тюрьмы, но мы хотѣли бы обратить вниманіе иностранныхъ путешественниковъ на слѣдующую подробность въ разсказѣ нашего автора.

«Однажды», — говоритъ онъ, — «къ намъ явился тюремный инспекторъ. Посмотрѣвъ на бакъ съ пищей, онъ спросилъ: довольны ли мы ѣдой? и вообще, не имѣемъ ли мы какихъ-нибудь жалобъ? Арестанты не только отвѣтили, что они всѣмъ довольны, но перечислили даже такіе пищевые продукты, которыхъ мы никогда и не нюхали. И это — вполнѣ естественно, замѣчаетъ авторъ. — Если-бы были какія-либо жалобы, инспекторъ пожурилъ бы немного смотрителя и уѣхалъ бы во-свояси, между тѣмъ какъ оставшимся арестантамъ пришлось бы расплачиваться за свою смѣлость подъ розгами и въ карцерахъ».

Тюрьма, о которой говорилось выше, находится вблизи С.-Петербурга. Читатели легко могутъ себѣ представить, что происходитъ въ болѣе отдаленныхъ провинціальныхъ тюрьмахъ. Я уже говорилъ выше о Пермской и Харьковской тюрьмахъ; судя по свѣдѣніямъ «Голоса», центральная тюрьма въ Симбирскѣ является гнѣздомъ казнокрадства и хищничества. Лишь въ двухъ изъ всѣхъ центральныхъ тюремъ, Виленской и Симбирской, арестантовъ занимаютъ полезнымъ трудомъ. Въ Тобольскѣ начальство, послѣ долгихъ размышленій о томъ, чѣмъ бы имъ занять арестантовъ, откопало законъ 27-го марта 1870 года, согласно которому арестанты должны заниматься переноской песку, камней, или пушечныхъ ядеръ съ одного мѣста на другое и обратно. Тобольское начальство, въ теченіи нѣкотораго времени примѣняло этотъ законъ, съ цѣлью дать занятіе арестантамъ и предупредить распространеніе цынги. Въ другихъ же каторжныхъ тюрьмахъ, за исключеніемъ мелкихъ работъ и починокъ, которыми занимаются очень немногіе изъ арестантовъ, большинство заключенныхъ проводятъ жизнь свою въ абсолютной праздности. «Всѣ арестанты находятся въ томъ же отвратительномъ положеніи, какъ и въ старыя времена», — говоритъ одинъ русскій изслѣдователь[14].

Одной изъ наихудшихъ каторжныхъ тюремъ была Бѣлгородская, въ Харьковской губерніи, и именно эта тюрьма была выбрана для политическихъ преступниковъ, осужденныхъ на каторжныя работы; они содержались здѣсь съ 1874 по 1882 г., до высылки ихъ въ Сибирь. Три первыя группы нашихъ друзей: по процессу Долгушина и Дмоховскаго, по московскому процессу 50 и по процессу 193-хъ, — были посланы въ эту тюрьму. Самые ужасающіе слухи ходили объ этой тюрьмѣ — могилѣ, въ которой были погребены семьдесятъ политическихъ преступниковъ, лишенныхъ возможности сноситься какимъ-либо образомъ съ внѣшнимъ міромъ, и въ то же время лишенныхъ какихъ-либо занятій. У нихъ были матери, сестры, которыя, не смотря на постоянные отказы, неустанно обивали пороги у всякаго петербургскаго начальства, добиваясь разрѣшенія повидать, — хотя бы лишь въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, — своихъ сыновей и братьевъ. Жителямъ Бѣлгорода было извѣстно, что съ арестантами обращаются самымъ возмутительнымъ образомъ; но, въ общемъ, о томъ, что происходило въ тюрьмѣ, знали мало; изрѣдка лишь доносилась глухая вѣсть, что кто-либо умеръ или сошелъ съ ума. Но даже государственные секреты съ теченіемъ времени перестаютъ быть тайнами. Сначала разрѣшили одной изъ матерей имѣть свиданіе съ ея сыномъ разъ въ мѣсяцъ въ теченіи одного лишь часа въ присутствіи смотрителя тюрьмы и она не задумалась поселиться подъ самыми стѣнами острога ради этихъ рѣдкихъ и краткихъ часовъ свиданія съ любимымъ сыномъ. Вслѣдъ затѣмъ, въ 1880-мъ году въ Петербургѣ пришли къ заключенію (послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ), что немыслимо больше замучивать политическихъ арестантовъ въ Бѣлгородѣ, отказывая имъ въ ихъ правѣ — быть сосланными на каторжныя работы въ Сибирь. Такимъ образомъ, въ октябрѣ 1880 г. тридцать нашихъ товарищей были переведены изъ Бѣлгорода въ Мценскъ. Въ виду того, что они не могли по слабости здоровья отправиться немедленно въ далекій путь къ Нерчинскимъ рудникамъ, ихъ оставили на нѣкоторое время въ Мценскѣ, пока они нѣсколько оправятся. Тогда долго скрываемая правда сдѣлалась, наконецъ, извѣстной. Свѣдѣнія объ условіяхъ тюремнаго заключенія въ Бѣлгородѣ появились въ русской революціонной прессѣ и частью проникли даже въ петербургскія газеты; помимо этого, по рукамъ ходили литографированныя и гектографированныя воспоминанія отбывшихъ наказаніе въ Бѣлгородской тюрьмѣ. Изъ этихъ воспоминаній публика узнала, что заключенныхъ держали отъ трехъ до пяти лѣтъ въ одиночномъ заключеніи, въ оковахъ, въ темныхъ, сырыхъ камерахъ, длиною въ 10 и шириною въ 6 фут.; что ихъ держали въ абсолютной бездѣятельности, совершенно изолированными отъ какого-либо соприкосновенія съ внѣшнимъ міромъ и людьми. Такъ какъ казна отпускала на ихъ содержаніе всего пять копѣекъ въ день, они питались хлѣбомъ и водою; три или четыре раза въ недѣлю имъ, впрочемъ, давали маленькую чашку горячей похлебки, сваренной изъ горсти овсянной крупы съ примѣсью разной дряни. Десятиминутная прогулка по двору черезъ день, по мнѣнію начальства, вполнѣ удовлетворяла потребность арестанта въ свѣжемъ воздухѣ. У нихъ не было ни кроватей, ни подушекъ, ни тюфяковъ, ни одѣялъ; спать приходилось на голомъ полу, подложивъ подъ голову кое-что изъ платья и накрывшись сѣрымъ арестантскимъ халатомъ. Невыносимое одиночество, абсолютное молчаніе и вынужденная бездѣятельность! Лишь послѣ трехъ лѣтъ подобной пытки имъ было разрѣшено чтеніе нѣкоторыхъ книгъ.