В сердце и в памяти - страница 14
Но зря понадеялся Тимофей Никифорович, что беда прошла. Каратели приехали во второй раз.
— Где золотые часы? Где командирские вещи, документы? — требовали они.
Тимофей Никифорович молчал. Его раздели догола, повалили на землю возле дома и начали избивать сырыми оструганными палками. Били, пока у него не пошла носом и ртом кровь. Потом завели в дом и снова стали бить. Катя не выдержала, вырыла из тайника часы.
Но немцам нужны были документы. А Тимофей Никифорович молчал. Его повели в соседнее село Бачичи в комендатуру, продолжая избивать, Лукерья Родионовна и дети с плачем бросились вслед. Каратели открыли стрельбу. По дороге и погиб Тимофей Никифорович.
Погибли Григорий Бабич, Борис Демешко — молодые помощники патриота-лесника. Озверевшие каратели схватили четырнадцатилетних Таню Демидович и Лиду Бабич и стали травить их собаками. Таня выжила, а Лида была растерзана.
Лукерья Родионовна ушла с дочерьми в лес. А Малиновку немцы сожгли. Земля с пепелища этой деревни, как и земля с пепелищ 136 других белорусских деревень, сожженных фашистскими палачами, была передана в мемориальный комплекс «Хатынь».
В Хатыни я побывал, правда, позднее, в 1976 году. Тогда белорусское телевидение готовило фильм «Мальчишки-мальчишки…» Фильм о слете белорусских орлят — детей, которых жестокая война сделала солдатами. На слет были приглашены мы с Ниной Андреевной — через нашу судьбу тоже прошел такой сын полка.
Я не мог не посетить мемориал: пепел Малиновки стучал в сердце. Постоял в скорбном молчании у каменного надгробья с названием деревни, сказал еще раз «прости» Тимофею Никифоровичу и его бесстрашным землякам, погибшим вместе с ним…
Так уж устроен человек, что в особые минуты жизни перед мысленным его взором, как перед фотокамерой, может пройти многое из того, что пережито, дорогие ему люди.
Тогда, уже перед отъездом из села Добрица, выступая в колхозном клубе с воспоминаниями о фронтовых эпизодах, я сказал:
— Прощаясь в сорок первом, я подарил Кате Демидович свои часы. Фашисты их забрали. В 1973 году я был в Днепропетровске на 30-летии освобождения города. Вручили мне на этом празднике именные часы. Но если бы не семья Демидовичей, я бы не участвовал в освобождении Днепропетровска. Поэтому дарю эти часы тебе, дорогая Екатерина Тимофеевна, — и надел на руку ей часы — подарок украинских друзей.
С БОЯМИ — К СВОИМ
Когда на встречах с молодежью просят подробнее рассказать, как мы а жестоком сорок первом с боями выходили к своим из немецкого тыла, я обычно зачитываю слова из «Рассказов Ивана Сударева» Алексея Толстого. Есть там выстраданные, кровью выписанные строки:
«В тылу некоторые и до сих пор говорят, будто части Красной Армии тогда бежали. Нет, не оскорбляйте безвестных могил, в них лежат сыны Родины, — жизнью своей они купили возможность нашей победы. Об их груди разбилось безудержное немецкое нахальство. Стволы пулеметов и винтовок накалялись докрасна — так мы дрались, отступая. Он окружал нас бесчисленными танками, автоматчиками, бомбил и забрасывал минами, как хотел. Мы пробивались и пробились…»
Лесной госпиталь, куда я попал от Демидовичей, выглядел внушительно: пять санитарных палаток, несколько больших землянок, вырытых по всем правилам саперного искусства. Ранеными они были заполнены до отказа.
Начальник госпиталя, майор медицинской службы Алексеев, был с манерами строевого командира. Слушались его беспрекословно и раненые, и медицинский персонал. А в подчинении у него находились несколько врачей, медсестер и санитарок. Дело свое они знали, и уход за ранеными в госпитале был поставлен образцово.
Выздоравливающие часто пробирались в близлежащие села. Туда они ходили за продуктами, бинтами. Отправлялись, как правило, вечером, возвращались под утро. Местные жители — белорусы — готовы были отдать для советских солдат последнее.
И, пожалуй, через месяц, другой мы смогли бы залечить свои раны. Да только спокойная лесная жизнь продолжалась недолго. Стало известно, что немцы прочесывают леса. Всех, кого обнаруживают, расстреливают на месте, отправляют в концлагеря.