В шестнадцать мальчишеских лет - страница 21
По пути Семен Иванович вспоминал разговор с секретарем. Федор Лучков озабоченно говорил:
— Имей в виду, поручение у тебя важное, имеющее большое политическое значение! Большинство крестьянских хозяйств в нашем районе уже объединились в колхозы, меньшая часть крестьян выжидает, но тоже вполне сочувственно относится к идее коллективизации. Особая обстановка сложилась лишь в селе Черный Брод. Добраться к ним не легко. Кругом болота, топь. Не часто заглядывают в Черный Брод районные работники. И большая наша вина в том, что, успокоенные успехами в прочих местах, мы не обращали внимания на это глухое село. Есть сведения, что там засилье кулаков. Сплотившиеся, до зубов вооруженные, они запугивают работников местного сельсовета и крестьян. Середняки жмутся к ним, ибо всегда тянутся к сильным. Бедняки батрачат, как при царском режиме. О колхозе, разумеется, и слышать не хотят. Пора уничтожить это кулацкое гнездо! Вот и посылаем тебя. Ты старый рабочий, коммунист, в политической обстановке разбираешься. Возьми человек пять на подмогу, хорошенько вооружись — и в путь. С налету не действуй. Без поддержки большинства крестьян вы все равно ничего не сделаете. Обманутым откройте глаза, запуганных приободрите, явных врагов морально обезоружьте. Ну, не буду учить. Ты в гражданской войне участвовал, побывал в разных переделках. Не оплошаешь! Прощай! Да будь осторожен! — прибавил Лучков, когда Семен Иванович уже выходил из кабинета.
Зацепившись за крышу, красный шар солнца, казалось, не хотел опускаться. Шумов открыл калитку. Семья собралась во дворе. Любовь Михайловна строго говорила Алешке, который, понурив голову, стоял перед ней:
— Что это за мода, не обедать? Знать не хочу, кому ты там проспорил! Сейчас же садись за стол!
Любовь Михайловна, которую Шумов по- прежнему ласково называл Любашей, почти не изменилась. Такой же тонкой и стройной была фигура, так же молодо румянились щеки, как в тот памятный вечер, когда Семен ждал ее под дождем… Только приглядевшись, можно было заметить на лбу тоненькую морщинку да черные, горячие глаза как будто стали спокойнее, добрее. Волосы ее оставались густыми и пышными, но сбоку белела седая прядь, которая появилась в ту страшную ночь…
Алешка, коренастый медвежонок, фигурой уже теперь похожий на отца, упрямо твердил:
— Все равно не буду! Мы честное слово дали! Как ты не понимаешь!
Бабушка Елизавета Ивановна сидела под полотняным навесом, за накрытым к обеду столом, и укоризненно покачивала головой. Впрочем, едва ли она по-настоящему сердилась. Бабушка очень любила озорного внучонка, который всеми повадками живо напоминал покойного деда.
— Что тут за спор? — спросил Семен Иванович, целуя жену и мать. — Ты, байстрюк, почему руки не моешь?
— Я обедать не буду! — отвернулся Алешка.
— Почему? Я вот сейчас ремень возьму!..
— Ну и пожалуйста! А я все равно не имею права!.. Ты сам же меня будешь презирать, если нарушу честное слово!
— О, честное слово — вещь серьезная! — вздохнул Семен Иванович. — Тогда объясни!
Из путаного рассказа Алешки он с трудом понял: тот побился об заклад с соседским пареньком, сыном инженера, Женькой Лисицыным, что переплывет, не отдыхая, в оба конца широкий пруд, славившийся омутами и цепкими водорослями, уже не одного купальщика утянувшими на дно. В том случае, если подвиг не будет совершен, Алешка обязался три дня не обедать…
В одну сторону Алешка пруд переплыл, но так устал, что побоялся плыть обратно. Здравый смысл все-таки оказался сильнее гордости. Женя торжествовал, а младшему Шумову ничего не оставалось, как подвергнуть себя добровольно избранному наказанию.
— Теперь ты видишь, я никак не могу! — закончил Алешка и, вздохнув, с тоской посмотрел на дымящийся борщ. — Я лучше пойду погуляю…
— Ну что ты будешь делать! — с отчаянием сказала Любовь Михайловна.
Бабушка попыталась склонить внука на компромисс.
— Знаешь что! — предложила она, пряча улыбку. — Ты возьми и поешь, а Женьке твоему мы ничего не скажем!
— Как тебе не стыдно, бабушка! — возмутился Лешка.
— Этот вариант, конечно, исключается! — поддержал Семен Иванович, любуясь возбужденным и решительным лицом сына. — Дал слово — держись! Мать, не корми его три дня обедом! А ужинать-то тебе можно?