В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года - страница 29

.

Ещё один крупный дефект был в моё время на медицинском факультете как Харьковского, так и других провинциальных университетов – это отсутствие специальной клиники и кафедры по душевным болезням. Психиатрия была «придатком» к частной патологии и терапии, теоретический курс которой читал угрюмый и малообразованный профессор Кремянский (тот самый, который экзаменовал нас при вступлении в университет по географии, и который, как уже раньше было сказано, проявил в ней «солидное познание»). Этот важный пробел большая часть студентов, в том числе и я, пополняли частыми поездками в центральную земскую психиатрическую лечебницу, находившуюся в 6–7 верстах от Харькова (Сабурова дача). Директор лечебницы радушно нас встречал и демонстрировал пред нами наиболее типичные случаи психических заболеваний.

Не могу удержаться, чтобы не передать циркулировавший при мне среди студентов следующий пикантный анекдот. Творцом русской психиатрии считается известный профессор Петербургской медико-хирургической академии Балинский. В психиатрии и криминалистики было распространено учение Ломброзо о наследственности и существовании рождения преступных типов. Балинский разделял этот взгляд и придавал большое значение в вырождении потомства значительной разнице в возрасте родителей. Балинский пользовал сына генерала, мальчика лет 6–7, у которого были налицо все признаки врождённого преступника – он лгал, воровал, мучил домашних животных. Отцу ребёнка в момент его рождения было около 60 лет, а матери 20. Белинскому удалось упросить мать мальчика, чтобы она «ради науки» разрешила демонстрировать ребенка на лекции об искусстве и, конечно, при соблюдении строжайшего инкогнито. И вот перед многолюдной аудиторией, состоявшей из врачей и студентов высших курсов, Балинский продемонстрировал мальчика, отмечая все его психические и физические дефекты, и указал предполагаемые причины вырождения ребенка. После окончания «блестящей лекции» Багинский подошёл к генеральше и благодарил её за то, что она в интересах науки согласилась исполнить его просьбу. «Да, – сказала она, – всё это хорошо, но дело в том, что мой муж не отец моего несчастного сына, а действительный отец его – молодой и здоровый адъютант». Конфуз!

Не было и специальной клиники по кожным и венерическим болезням, которые входили в курс общей хирургии, и мы пользовались громадным клиническим материалом по этим болезням в городской больнице.

Акушерским материалом мы пользовались в городском родильном приюте. На очереди всегда значились два студента, один четвёртого и другой пятого курса: «очередные» вызывались во всякое время дня и ночи при ожидаемых родах, причём студент четвёртого курса оставался в роли наблюдателя, а пятого курса принимал более активное участие.

Так компенсировали дефекты в научной постановке факультета.

Отрадное явление представляли две важнейшие клиники – терапевтическая (внутренние болезни) и хирургическая. Клинического материала было вполне достаточно – по 40 коек в каждой клинике, а так как студентов на четвёртом и пятом курсе было приблизительно столько же, то каждый студент имел постоянно в своем ведении (был «куратором») одного больного; между тем много лет позже число студентов высших курсов увеличилось в несколько раз, а число коек оставалось то же. Директором «внутренней» клиники был выдающийся ученик Боткина, к сожалению, рано умерший, Лашкевич. Несмотря на своё болезненное состояние, он работал неутомимо. Периодически каждый из нас демонстрировал и разбирал «своего» больного при всей аудитории, и профессор экзаменовал «куратора», что заставляло его быть настороже. Директором хирургической клиники был профессор Грубер – прекрасный оператор и хороший преподаватель. И, уходя из клиники, мы испытывали полное удовлетворение и сознание, что теоретические знания, приобретённые на третьем курсе, расширяются и освещаются наблюдениями в клинике. Всякий умерший в клинике подвергался вскрытию, при котором присутствовала значительная часть студентов и обязательно куратор с историей болезни в руках.