В субботу рабби остался голодным - страница 12

— Это что — случилось неожиданно? По-моему, еще недавно я видел его в миньяне[16].

— Правильно, во вторник. По вторникам он посещает миньян. А в среду он почувствовал себя неважно, в четверг немного поднялась температура и появился кашель, так что сегодня, когда я увидел, что ему не становится лучше, я решил, что надо кого-нибудь позвать. Доктор говорит, это стрептококковая инфекция. А вы ведь понимаете: то, что для меня — небольшая простуда, для старика может быть серьезно.

Они остановились в изысканно украшенном вестибюле.

— Ничего, если мы оставим вас здесь, миссис Смолл? — спросил Горальский. — Экономка наверху…

— Конечно, мистер Горальский. Не беспокойтесь из-за меня.

— Сюда, рабби. — И он повел Смолла по широкой мраморной лестнице, покрытой посередине толстым красным ковром.

— Когда он меня позвал? — спросил рабби.

— О, он вас не звал, рабби, это была моя идея. — Горальский вдруг смутился. — Понимаете, он не хочет принимать лекарства.

Рабби остановился и недоверчиво посмотрел на него. Горальский тоже остановился.

— Нет, вы не так поняли. Доктор велел ему принимать лекарства каждые четыре часа, то есть всю ночь. Нам даже приходилось будить его ради этого. Я говорил доктору, что не хотел бы его будить, а он сказал, что если я хочу, чтобы мой отец выжил, то нужно будить. Они такие бессердечные, эти врачи. Для него мой отец — всего лишь один из пациентов. Вот поэтому я и пригласил вас, а делать это или не делать — вам решать.

— То есть вы хотите, чтобы я давал ему лекарства?

Горальский, казалось, отчаялся втолковать рабби свою мысль.

— Лекарства могу давать я или экономка. Но он не хочет их принимать, потому что сейчас Йом-Кипур и это будет означать нарушение поста.

— Но это же нелепость. Это правило не распространяется на больных.

— Я знаю, но он упрямится. Я подумал — может быть, вы уговорите его. Может, от вас он их примет.

Они дошли до площадки второго этажа, и Горальский повел рабби коротким коридором.

— Вот здесь, — сказал он, открывая дверь.

При их появлении экономка встала, и Горальский жестом попросил ее подождать за дверью. Комната заметно отличалась от остальных помещений дома — во всяком случае, от тех, которые рабби успел увидеть, поднимаясь по лестнице. Середину занимала большая, старомодная латунная кровать, на которой лежал обложенный подушками старик. У стены стояло старинное дубовое шведское бюро, доверху заваленное кое-как набросанными, громоздящимися друг на друге бумагами, а перед бюро — не менее старинное вращающееся кресло красного дерева. Поверх его потрескавшегося ледеринового сиденья лежала изрядно потертая гобеленовая подушка, когда-то, видимо, принадлежавшая какому-нибудь древнему дивану. В комнате было также несколько стульев с прямыми спинками, обитых зеленым плюшем, — от столового гарнитура Горальских, как предположил рабби.

— Папа, к тебе пришел рабби, — сказал Горальский.

— Спасибо ему, — ответил старик. Он был маленький, с бледным, восковым лицом и растрепанной бородой. Темные, глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели. Худые пальцы нервно перебирали одеяло.

— Как вы себя чувствуете, мистер Горальский? — спросил рабби.

— Чтоб Насер себя так чувствовал. — Старик усмехнулся, как бы осуждая сам себя.

Рабби тоже улыбнулся.

— Так почему же вы не принимаете лекарства?

Старик медленно покачал головой.

— В Йом-Кипур, рабби, я соблюдаю пост.

— Но предписание по поводу поста не относится к лекарствам. Это исключение, специальное правило.

— Про специальные правила и исключения, рабби, я не знаю. А что я таки да знаю, я узнал от своего отца, да покоится он в мире. Он не был ученым, но в деревне, в той прежней стране, никто не мог сравниться с ним, когда он молился. Он верил в Бога, как в отца. Он не задавал никаких вопросов, и он не делал никаких исключений. Вот как-то раз — мне было тогда, наверное, лет четырнадцать — он был дома, за утренней молитвой, и тут к нам вломились какие-то мужики. Они были навеселе, искали приключений. Крикнули отцу, чтоб дал им бромфен, бренди. Мы с матерью перепугались, она меня прижала к себе, а отец даже и не взглянул на них и в своей молитве не пропустил ни единого слова. Один парень подошел к нему, мать закричала, а отец продолжал себе молиться. Тогда остальные занервничали, забрали своего приятеля и пошли прочь!