Вашингтонская история - страница 11

— Что это?

— А вы разве неграмотная? — грубо сказал он.

Фейс бессознательным жестом взяла розовую бумажку. И так же бессознательно заметила печать, которая ставится на официальных документах, и подлинную подпись председателя палаты представителей.

— Ничего не понимаю… — произнесла Фейс.

— Это вызов, сестренка. И не уверяйте, будто вы не знаете, что такое вызов!

«Итак, из „мэм“ я превратилась в „сестренку“», — мелькнула у нее совсем уж неуместная мысль. Человек говорил с ней привычно-властным тоном полисмена. Очевидно, он считает ее преступницей.

— Вам велено, — продолжал он, как бы стараясь вдолбить ей, в чем тут дело, — послезавтра в одиннадцать часов явиться в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Вас хотят кой о чем порасспросить. Ясно?

— Но это, наверное, ошибка! — воскликнула Фейс. — Должно быть, вызывают кого-то другого…

— Нет уж, там, знаете, не ошибаются. — Он нахлобучил на голову бесформенную панаму и двинулся к двери.

— Но почему меня? — крикнула она ему вслед в смятении, еще не веря случившемуся. — Зачем они вызывают меня?

Человек пожал плечами.

— Вы-то, наверное, знаете это лучше всех — кроме них, конечно, а мое дело — сторона.

Он исчез, и только створки еще тихонько покачивались на петлях. Если б не розовая бумажка, можно было бы подумать, что все это ей приснилось. Но она ощущала в пальцах бумагу, слышала ее шорох — нет, все произошло наяву! Во всяком случае, спокойно сказала она себе, волноваться нечего. Где-то в огромном, скрежещущем государственном механизме кто-то допустил ошибку. Быть может, у нее есть однофамилица. Остается только одно: дождаться мистера Каннингема. Он в одну минуту докажет, что это — недоразумение.

Окончательно успокоившись, Фейс взглянула на часы. Было ровно девять.

И тут она заметила, что пульс ее участился, хотя и самую малость.

В первый раз за все годы работы она то и дело поглядывала на часы. Время тянулось все медленнее и медленнее, ее одолевало нетерпение, а мистер Каннингем все не шел, и только около полудня позвонил по телефону. Он еще не знает, сколько задержится у министра, пусть она его подождет, — так сказал мистер Каннингем. Конечно, она будет ждать его сколько угодно, подумала про себя Фейс. Она держала в руке розовую бумажку, которую прочла раз десять и знала уже наизусть.

Вопреки обыкновению, деловая суета, к которой приготовилась Фейс, сегодня так и не наступила. Казалось, весь Департамент знал об отсутствии мистера Каннингема, и никто особенно не интересовался, что делается в его отделе. Телефон звонил редко, телеграмм не было совсем, не вбегали запыхавшиеся курьеры, не велись оживленные беседы на испанском языке, не являлись прилизанные, подобострастные атташе из торговых представительств и посольств. В другое время Фейс порадовалась бы такой передышке. Сегодня же она механически разбирала почту, регистрировала ее, выкурила вдвое больше сигарет, чем обычно, и пыталась сосредоточить мысли на некоторых данных о крупных свинцовых рудниках в Ла-Пасе, где начались серьезные беспорядки, вызванные нищетой рабочих. Но, к удивлению Фейс, даже это нисколько не отвлекло ее.

Она позавтракала, как всегда поздно, в обществе случайной знакомой — переводчицы, с которой любила болтать по-испански. Она упросила старика Генри позавтракать бутербродами в приемной (неграм запрещалось пользоваться главным кафетерием) и отвечать на телефонные звонки. Старый Генри, солидный седовласый негр, в совершенстве знал несколько романских языков. Фейс часто давала ему читать испанские книги из отцовской библиотеки: поскольку в Вашингтоне негров не жалуют, доступ в городские библиотеки был для Генри закрыт. В Департаменте он служил курьером и не раз, в знак уважения, оказывал Фейс мелкие услуги. Ему приходилось довольствоваться мыслью, что у него есть знания, пусть даже их не удается применить: «Más vale saber que haber»[2], — эту пословицу он, слегка усмехаясь, часто повторял Фейс.

— Мистеру Каннингему звонили из отдела личного состава, — доложил он, когда Фейс вернулась из кафетерия. — Я сказал, где его найти.