Василий Алексеев - страница 9

— Ишь чё захотел! — гудел со злобой в «форточку» надзиратель. — А коль не полозено, так и не полозено. Сказут звать высочеством — буду звать. А сказут задушить, так и задушу.

Алексееву вспомнились кабаньи глазки, огромные, как лопаты, ладони рук надзирателя… Этот задушит.

Вечером, уже после того, как дежурный по этажу надзиратель в порядке предупреждения погасил ненадолго свет, что значило — до отхода ко сну осталось тридцать минут — в камере Алексеева открылась «форточка» и деланный дребезжащий голос пропел:

— Подайте милостыньку, Христа ради!..

— Поди ты к черту! — огрызнулся Алексеев, подумав, что это шутки надзирателя.

Но странный голос тянул:

— Христа ради… милостыньку… Христа ради…

Потом «форточка» захлопнулась. За дверью послышалась короткая возня, и все стихло.

В камеру заглянул надзиратель.

— Что происходит? — спросил Алексеев.

— Умалишенный это, — с готовностью ответил надзиратель. — С неделю уж как свихнулся.

— Разве можно больного держать в таких условиях, вместе со всеми?.. — возмутился Алексеев. — Его же в больницу надо!

— Надо, а как зе, да коек в больнице нету. Вот и пущаем но коридору погулять, поколобродить. Ничего, этот-то тихий… Покойной ночи…

В голосе надзирателя была издевка.

Все так же надсадно и хрипло, словно в пустой бочке, кто-то кашлял за стеной справа.

Сосед слева в очередной раз за эти два дня отстучал что-то ему, Алексееву, но тот не знал тюремной азбуки и не мог ответить.

Ночью Алексеев крепко спал. Вдруг прекратились боли в животе, притупилось чувство голода. Усталость физическая и нервная взяла свое.

Утром он смог сесть на кровати. Потом встал, не без опаски прошелся по камере. Умылся.

Принесли завтрак, и он, с трудом скрывая жадность, съел хлеб, выпил кружку чая.

Вскоре после этого у дверей послышались голоса. Первым в камеру вошел толстый офицер, скомандовал: «Встать!» За ним появился высокий дряхлый генерал в сопровождении двух младших офицеров. Генерал сонно посмотрел на фигуру Алексеева:

— Жалобы?

— В соседней камере больной, он кашляет!..

— Говорите только о себе.

— Тут держат сумасшедших!..

— Говорите только о себе. Жалобы?

— Меня два дня не кормили…

Генерал вопросительно посмотрел на офицера, должно быть, начальника тюрьмы.

— Мера пресечения, ваше превосходительство!.. — отрапортовал тот, выкатив огромный живот.

Генерал перевел взгляд на Алексеева.

— Меня били! — зло сказал тот.

— Больно?

— Больно!..

— Будет еще больней. Вы — преступник, закон переступили. Насекомые?

— Что — «насекомые»? — ехидно переспросил Алексеев. — Вы о тараканах и клопах?.. Их тут полно.

— Комары… Ах, да, сейчас зима… Душно.

Щеки генерала горели старческим румянцем, подбородок подрагивал. Не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел.

Человек лежал на матраце без движения, будто спал. На нем были серые брюки, серого же цвета куртка с черными рукавами, серого сукна шапка с черным крестом наверху, огромного размера полусапоги. Выглядел он скоморохом, и это впечатление разрушало только лицо, покрытое буйной, смоляного цвета растительностью. Был он бледен, дышал тяжело. Лоб, глаза, нос, щеки усыпаны крупными каплями пота.

Его привели под руки два солдата. Надзиратель бросил на пол матрац, одеяло, другие принадлежности, положенные арестанту.

— Потеснись, — сказал он Алексееву. — Свободных камер нету. А до карцера он тут сидел.

Солдаты уложили человека на матрац, и все трое ушли.

Куртка, брюки, сапоги и даже руки арестованного были испачканы испражнениями и оттого в камере установился тяжелый смрад.

Алексеев намочил под краном свою шапку и обмыл сначала лицо и руки лежащего, потом принялся за одежду.

Арестант открыл глаза и наблюдал за движениями Алексеева.

— Кто вы? — голос его был неожиданно силен.

— Василий Алексеев, рабочий.

— Политический?

— Большевик.

— Сколько сидите?

— Восьмой день.

— Новичок.

— Да не совсем. В прошлом году в «Крестах» три с лишним месяца отсидел. В общей камере.

— А я старый сиделец, — вдруг упавшим, тихим голосом проговорил арестант. — Двенадцать лет по тюрьмам кочую. Четыре уже сменил. Теперь вот в Питер попал. Гнали в «Кресты», да в «Предвариловку» угодил отчего-то.