Васильковый венок - страница 25

Не однажды видел дядя Митрий тетеревиные бои, слышал разные голоса хороводников, но по-настоящему завораживала его только песня этого токовика. Правда, старик заметно сдал: в голосе его уже не было прежнего звона, явственно обозначились изъяны на переходах от колена к колену.

— Шкандыбает еще, старый хрыч, — восхищенно сказал дядя Митрий, пораженный живучестью птицы, и, чтобы ничем не потревожить песню своего старого знакомого, тенью скользнул в кусты ивняка.

На обратном пути дядя ]Нитрий решил снова завернуть в этот лесок и, если у старика не сменились былые обычаи, послушать его вечернюю песню. Она была такой же, как на заре, и начиналась на самом закате солнца, когда от деревьев ложились на землю сумеречные тени и убыльно тенькали лесные ручеишки.

В затишавших перелесках песня косача казалась особенно торжественной, и, чтобы не посягать на нее, дядя Митрий никогда не стрелял вечером. Он только слушал, как истомно бормочет косач, не таясь, курил в шалаше толстенные самокрутки и уходил домой поздно вечером вдруг помолодевший и несокрушимо уверенный в своих силах.

Дядя Митрий хотел поспеть в собес к началу работы, резонно полагая, что в ранний час начальство бывает добрее, а посетители не успевают обложить двери кабинета. Выходя из дому, он прикинул, где должно застать его солнце, и теперь отметил, что окончательно выбился из расписания: солнцу, по его мнению, следовало быть еще за горой, а оно уже на добрую четверть поднялось над старым вязом.

Потянуло холодным верховым ветром.

От ветра дядя Митрий полагал укрыться в лесу, но до него было еще больше двух верст и только-только показалась крыша полевого тока, где он намеревался отдохнуть. Теперь он решил обойтись без перекура и направился к току только затем, чтобы не сбиться с прямого пути и посмотреть мимоходом, как надежна его самая последняя плотницкая работа.

Этот ток дядя Митрий поставил десять лет назад. Тогда он еще уверенно махал топором, и хоть не было в руках прежней силы, норовил не отставать от молодых артельщиков.

По праву бригадира ему надлежало только распоряжаться, но он собственноручно вырубил в переводах косые пазы стропил тем единственным способом, каким владел только он, и надеялся сейчас увидеть тесовую крышу прямой и с ровными покатами на обе стороны.

Еще толсто было на крыше снега, еще не вытаяли двуохватные столбы-подпорки, и, верно, никто бы не сказал, сколько стоять току: он был по-прежнему прям, и все-таки дядя Митрий почувствовал, как через год-другой поведет ток на сторону. Вешние воды подмыли столбы, знать, уже тронутые внутри плесенью и гнилью.

«Оборонить надо».

Дядя Митрий прикинул, какой высоты следует сделать завал в канаве, куда отвести воду, и пожалел, что никто не согласится ремонтировать с виду еще хороший ток.

— А вот, помяните мое слово, падет хоромина, — сердито сказал он и вдруг вспомнил избы, какие поставил во всех окольных деревнях.

«Стары, должно быть. Иные третий десяток достаивают. Перебирать надо», — как о предстоящем деле подумал он, уже зная, с какого дома нужно начать эту работу.

Под первую очередь попадала изба Никанора Дудочника. Она заметно накренилась в улицу. И каждый раз, когда дядя Митрий проходил мимо этой избы, он самыми последними словами честил про себя хозяина.

Никанор Дудочник издавна слыл человеком прижимистым и, будто нарочно, чтобы утвердить эту молву, заставил сложить дом на старые стойки. Зная, что быть этой избе постоянно на глазах, дядя Митрий вкопал стойки с 70 особым бережением. Он подстелил под них бересты, обложил камешником и битым кирпичом, а веку прибавил мало.

Опасения дяди Митрия оправдались. Через десять лет веселый пятистенок сначала едва заметно накренился вперед, а потом, как перестоявший гриб, осел на самую матицу пола и окончательно утратил свою завидную стать.

Верно, уже и другие дома ждали плотников. Дядя Митрий беспокоился, что захожие люди сделают все не так, как обладил бы он сам, и боялся за сохранность резных наличников и жестяных флюгерков.

Знать, из-за них прослыл он человеком легкомысленным и, к радости соседских ребятишек, безотказно мастерил им погремушки. Заказчики трещоток величали его дядей. И это поначалу даже нравилось ему. Было время, пятнадцатилетние сверстники изнывали от зависти, потом незаметно обошли в новых ремеслах по машинному делу. Их стали величать по имени-отчеству, выбирать за красный стол на собраниях, а он на всю жизнь остался дядей и под веселую руку еще делал ребятне замысловатые свистульки.