Вдыхая аромат воспоминанья. Варвара Иловайская-Цветаева - страница 6

— И не за что благодарить, сударыня! Просто есть у меня в том салоне знакомый приказчик, попрошу, может, он соблаговолит оставить для Вас один альбом с клавиром. Сыграете потом мне, профану, как нибудь вечерком, мне ведь недосуг попасть будет в Петербург, на премьеру.

— В середу, к Антону Григорьевичу, на концерт мой пожалуйте, прошу, — Варенька внезапно крепко сжала руку Цветаева. — Мамака уже давно для Вас один билет отложила. Я там буду исполнять романс старинный «Терем дивный стоит»[15] на стихи графини Ростопчиной, специально для Вас отбирала… — И, знаете, Иван Владимирович, я, пожалуй, что и согласна стать Вашею женой, если только Вы не боитесь, что музыкою Вас залью и италийским Вашим эпиграммам она как-то мешать станет, наравне с моим прошлым? — Варенька потупила ресницы долу, орехово-золотистый прищур ее глаз померк. — Надоело мне прошлым жить, а Вас, знаю, и чувствую, уважать смогу от всего сердца, у Вас душа щедрая, солнечная. Под стать моей. В чем то мы с Вами схожи, а в чем — не уловлю пока. Ну, а на сердце не взыщите, авось оно и приручится со временем? Я над ним большой воли не имею. Это мне от Бога испытание, Мамака твердит: за легкость мою характера. Иначе, говорит все, как же я, бедовая, неугомонная певунья, пойму, что не все на свете — солнечный свет, а есть и тучи?

— А сквозь тучи солнечный свет-то теплее и на жемчужный похож, — негромко и невпопад ответил Цветаев крепко сжимая локоть девушки. — Не замечали разве? Вы не бойтесь, Варенька, моей любви нам на двоих хватит, даже если Вы и с сердцем своим не совладаете. Прошлое Ваше меня не страшит, оно принадлежит не мне, им распоряжаетесь Вы, Вы и вольны забыть и отринуть, посмеяться и отпустить его, что птицу вольную, ввысь… Не тревожьтесь прошлым!.. Парк чудный у Вас, жимолостью дивно пахнет, серебряной акацией. И откуда эти дерева в холодном Подмосковье?

— Это все папенька велел разбить аллеи, а за ельником, куда парк выходит, такая унылость, никакой отрады для глазу нет. Не то, что в Неаполе, и галька на солнце меня радовала. Тоскую по этой красоте несказанно! А Вы?

— Мне тоже по ночам снятся чужие страны, а еще знаете, все снится, что иду босиком из своего Шуйского уезду до столицы, по грязи шлепаю, без сапог, и все хочу было повернуть назад, да как зажмурю глаза, как представлю что, папенька мой отец протоиерей Владимир, мне пальцем грозит, бородою потрясывая своей священнической, длинною, так и просыпаюсь сразу…

Варенька рассмеялась тихо, словно серебряные бусинки раскатились по тропинке.

— Ах, вот за то вас папенька мой и жалует, что Вы на него в молодости похожи! Как две капли воды. И упорство то же, и вера, и — Судьба. Кто знает, может, тем же самым и мне Вы в сердце вошли? Она протянула нечаянному жениху руку, на запястье ее опять тихо и нежно зазвенели кораллы. Она продолжила раздумчиво, словно откликаясь на звон тот:

— Вот уж не думала, что на этой тропке я судьбу свою найду, да только, видимо, правду говорят: страсть, что искра — вспыхнула, да растаяла, нежность и уважение еще чувству нужны, чтобы оно длилось… Вы верите, что у нас с Вами все это будет?

— Это — есть, Варвара Дмитриевна. — твердо произнес Цветаев, сжимая ладонью хрупкие пальцы девушки. — У меня — есть. На нас двоих. Не сомневайтесь.

Где то возле дома раздался тонкий, высокий звук, словно зов лебедя-шипуна или другой какой диковинной птицы[16]. Варвара Дмитриевна удивленно повела бровью:

— Папенька зовет. Но мы ведь только что от стола!! Неужто, кто еще в гости приехал? Так для визитов поздно уже…

— Должно быть, почтенный Дмитрий Иванович что-то сердцем почувствовал. Торжественность момента, — усмехнулся по-доброму, как усмехаются слабостям любимых людей или детей, Цветаев. — Вот и зовет нас с Вами — радостью поделиться. Идемте? Как же тут нам не побаловать старика? — И, согласно повернувшись, молодые люди вновь заспешили по отлогой тропинке, только уже совсем в обратном направлении… Скрипел под острыми каблуками белый ракушечник, пригибалась под легкой тяжестью замшевой ботинки Вареньки, тотчас выпрямляясь, молодая трава, и быстрота их общего, совпадающего шага выдавала только лишь невольное волнение молодых людей. Но еще более заметно было волнение это по тому, как в унисон щекам и красивому изгибу шеи пламенели, звенели, лучились огоньками-искрами на запястьях, в ушах и на темном золоте волос, в виде испанского высокого гребня, — кораллы Вареньки Иловайской, колдовское, наговоренное наследие ее матери, чье имя, повадку, стан, красоту, легкий шаг, несла она собою, в себе, повторяя, изменяя. Легко, певуче, не надсадно. Она вот только что, сейчас, недавно, сделала свой самостоятельный шаг во взрослую жизнь — стала невестою, но в сердце ее царило вместе со смутною радостью еще и смятение, легкое волнение горделивой души, и сомнение в сердце чужом, том, что любит ее, похоже, без памяти. Любит. Но сможет ли понимать? Эту загадку ей еще надобно будет разгадать. Всею жизнью своею. И, словно торопясь поставить первую букв, точку, первый нотный знак — птицу-бекар, первую «до» или первую певучую «ре» своей собственной, избранной окончательно Судьбы, Варенька летела по тропинке вниз, к дому, словно пугливая, среброголосая, прелестная птица-иволга, раскинувшая удивительную красоту оперения своего в лучах солнца, нежно проникающего сквозь тонкие, продолговатые листья ив, утонувших в овально-прудной, зеркальной глади…