Вечеринка: Книга стихов - страница 13

Кариатида и Атлант,

да пара флюгеров,

да старый пруд,

в котором отражается исправно

разбившаяся ваза из гранита

и втайне

кормящая пропавших лебедей

Лариса из ларис.

Мне бы хотелось

сидеть с друзьями

на одной из дорожек

висячего сада Эрмитажа

напротив залы,

где когда-то водила хороводы

карнавальных детей подружка Ольга.

Дети двумя пальчиками, тихо

придерживали плащи и шлейфы

и несли свои акварели,

как бабочек тропических уснувших.

Но полуночные музеи

предоставлены другим персонажам,

и нету приюта, мой милый художник,

нашим бокалам с иппокреновой пеной

сосудов скудельных.

В музеях ночных свои тары-бары,

свои разговоры,

там только кошки да воры.

Не хотел отменяться праздник,

настаивал на своем, усмехался.

Пани Малевская-Малевич

из детского ружьеца стреляла

понарошку,

облако конфетти цветное

сверху упало.

Панна Инна была прекрасна

в шляпе с весенними полями,

а под казакином панны

кружева плясали мазурку.

Два художника в бархатных беретах,

в керамических колетах рыжих

кружились в медленном танце

Ирвинга из Альгамбры.

Мария с Жанною пели,

как Евгения и Анна-Мария,

и так они пели, что птицы

подпевали им беспардонно.

Пусть нам подправит слух

город вечерних шлюх,

город в ночном ворье,

точно в ночном белье,

город огней «малин»,

город ничьих руин,

мыльных опер,

тарабарских реклам,

совсем пропащий

бомж Тутуолы и Туонелы

да клен опавший,

заледенелый.

Весела, хитра на выдумки извечная голь,

но от этого квартала меня уволь.

Старого антиквара,

подарившего с братом

городу бесценную игрушку,

коллекцию своей жизни,

тут избили до полусмерти.

Кто поднял руку

на восьмидесятилетнего старика

в старом пальто?

Кто?

Подростки? переростки? отморозки? наркоманы?

антисемиты? нечеловекообразные обезьяны?

Идем на Марсово, там есть еще скамейки,

там из окна любуются Невою

два новых привидения дворца,

живущие среди своих вещей,

подаренных другим; им хорошо, их двое,

два мальчика, два рыжих близнеца

известной петербургской белошвейки.

Что-то мы не о каменах,

не о зодчих, не о мире искусств.

Вспоминаем невинных всех наших ста лет военных,

вспоминаем убиенных.

Этой черной речке, в ночную волну, в окно занавесное:

«Царствие Небесное!»

Этому мосту, этой скамье, в парадное тесное:

«Царствие Небесное!»

Скверу, подвалу, чердаку, в безымянное пространство безвестное:

«Царствие Небесное!»

Тут у каждых ворот среди бывших болот

вечеринка бесприютная, не чокаясь, пьет.

Видно, выпал жребий такой:

выпили за здравие — пей за упокой.

Прощай, тишина доверчивых кварталов ночных,

и вы, беззащитные речи немых ничьих,

и ты, беззаветный тополь, спиленный просто так,

и все, кого продали, предали за пятак,

прощай, герой войны и мира, родная тень,

и ты, городская светящаяся сирень!

Но прощайте и вы, прощайте, горечь с тоской,

наш город не воровской,

наш город и не мирской,

наш город морской.

Над Заячьим островом

чаячьим голосом

будет он отвечать тебе и мне,

мы с ним будем звучать на одной волне.

За Коломяги, Лесное, Коломну, Фарфоровский пост,

за каждый малый и большой мост

поднимем тост.

За подбитую ветром женскую пелеринку,

за незабвенную вечеринку,

за проносимый двумя персонажами литературный вертеп,

за белых ночей сухари, за черных дней черствый хлеб,

за тебя, дорогой, за образ твой молодой,

за облик здешней луны над местной водой.

Колеблется в дыму календ

попсы подлейший диснейленд

и децибелами гудит

на кромке ид.

В обстреле грозовых шутих

и в черных молниях потерь

мы обретаемся теперь

на дне недель.

Вот, во-первых, бежит понедельник,

во-вторых, мчится вторник-подельник

и вся шайка из всех семерых,

что семеркою вместо седмицы

хорохорится и суетится

против северных Фив.

Обучается город наш царский,

очумев, лепетать по-блатарски

на изнаночных швах языка,

трехгрошовая опера кашей

садом, улицей, площадью нашей

из Пандоррова прет сундука.

Подзаборные барби, плутовки,

в мате, пирсинге, татуировке

из младых незнакомых племен,

разболтавшийся с ночи до ночи

с приговоркой «короче, короче»

неудавшийся клон.

Лавры Вяземской старые нары

проступили, ведут растабары

в маете отнимать и делить.

Плохо делится эта неделя,

все семь пятниц-то с первым апреля,