Вечеринка: Книга стихов - страница 14
их нам не утолить.
Строить жизнь бы, а не кубатуры
с арматурой и без арматуры —
всех собак точка ру.
Пазлы, падлы, чужая картинка;
далеко ли бежишь, вечеринка,
затаясь на юру?
На губах пробуждается нежность,
тридесятой весне принадлежность
и святому Петру.
Невольные зрители пытались
разобраться — что происходит?
то ли старость хромает в вальсе,
нацепив ярко-синий бантик,
то ли юность настолько беспечна,
что не смотрит на шик дешевый,
которым подмазал подмастерье
императорский невский город?
Разве есть клише у свободы?
Разве есть тавро на любви к жизни?
Пребывали мы в прекрасном доме,
где звенели колокольцы бокалов,
бубенцы разномастных рюмок,
в доме, к разрушенью не склонном,
бесприютной вечеринки, полной смеха;
савояр Ватто крутил свою шарманку,
апельсины Матисса сияли,
нам пел соловей неподдельный,
щебетала пичужка-зеленушка
в кронах дерев бессмертных.
Ночь в клинике
Но самый волшебный пейзаж —
Из окон больничной палаты…
I
(Вид на Неву)
Окно на парапет выходит,
И вроде выхожу с ним я.
Вот пароходик,
деревьев Летняя семья…
А ночью, разорвавши руки
мостов, что обняли Неву,
плывут флотилии видений,
кадавры барж под кисеею,
под марлей, с лампочкой внутри, —
и мысленно плыву я с ними
в Фарландию.
Вот мой герой романа,
лицо его и дом за речкой брезжат
в ультрамарине с кобальтом вечерним,
и отражаются в воде огни,
то в штопор, то в пике идут они,
и вижу я в наклонностях воды
желанье зеркалом волшебным стать,
нас всех и отразить, и прикарманить,
корпускулой с волною одурманить.
Уменьшен силуэт Большого дома;
в нем некто на последнем этаже
чего-то там читает без лампады,
однако с лампочкой; знать, дело у него.
Вон иностраночка бежит в свой номер
гостиничный, в очках, в штанишках желтых,
и думает, что из другого мира;
ее иллюзий я не разделяю.
А вот влюбленные…
А завтра днем, в полдневную жару,
и ввечеру, — здесь зачернеет лодка,
появится рыбак с гравюры старой
в безвременных одеждах домотканых,
опустит сеть в Неву, рыбарь-чударь,
и будет
улавливать:
его судьба — ловитва
и мрежи вечные.
2
(Хлорка)
О извести хлорной великие свойства!
Но даже и вами не вытравить смерти.
Но даже и вами не вытравить жизни.
В бездействии, может быть, больше буйства,
чем в суете; снова вижу ветви,
куст зеленеющий, жимолость сада
вечного, арку вне листопада.
Химии не одолеть жизни крону,
нет ни покоя, ни угомона,
разве что только приемный покой,
он у Судьбы каждый час иод рукой.
В темных и тайных расстрельных ямах,
в братских могилах, могильниках, ярах
таянье хлорного снега забвенья;
тает, и тает, и кости лижет,
люциферическим светом исходит,
не отличая воинов павших
от убиенных мертвых царевен.
Пахнет в палате желанием вытравить запах,
всё аннулировать, сделать предельно стерильным.
Нянечка-гибель бродит со шваброй,
ходит, обводит округ больничный
лентой ничьей печали больничной,
и перед нею, как перед болью,
все мы едины и равноправны.
3
(О любви)
Любовь последняя… все цифры прокатили,
последняя — ведь это не число.
Стократ горели — нынче прекратили,
и очертя чело,
и обведя глаза, и губы отчеркнувши,
приходит этит час из жимолостных чащ,
не дав покайфовать в пленительном минувшем,
перевернув в нем стол и разорвав мне плащ.
Где замерший пейзаж в моем любимом прошлом?
Он ожил враз и поясняет мне,
что воскресать легко, науки нет на грош в том,
грамматика одна
и боль вполне!
О, легче было б лечь под спуд, о, проще было б
гранитной крышею жилище крыть,
чем выдержать немую горечь пыла
и не по возрасту буянющую прыть.
Мне некого ругать и славить неохота,
отговорив, я прикушу язык.
В чем смысл всего и соль? да не в жене же Лота
и не в разъятии музык!
Да, я люблю тебя! в том нет моей заслуги
и нет твоей вины, как обоюдных бед,
а только то и есть — в последнем перестуке
сердец или колес: люблю тебя, мой свет.
4
(Врач)
Великий врач, ты и великий лжец.
Лгать тем, кто при смерти,
и только что не трупу,
и смерти лгать, и подавать надежду
то ей, то пациенту. Доктор, доктор,
с небытием ты так накоротке,
как с бытием не все.
Как наряжают их!
Как одевается торжественный кортеж
в предоперационные минуты!
Театр, ни дать ни взять!
Их облачают в длинные халаты
зеленые, и в белые бахилы,
и до полу клеенчатый передник,