Вечеринка: Книга стихов - страница 21

стр.

«Я еще вернусь… — дребезжит вагон, — …к тебе, моя тайна…»
«Я еще вернусь… — поезд под уклон, — к тебе, мое чудо…»
И по шпалам стук:
                           «Я еще вернусь, возвратиться дай мне…»
И по стыкам звон:
                           «Из-за лет и зим,
                           ниоткуда…»
«Я еще вернусь, я еще вернусь птичьим клиром,
я еще вернусь, только обернусь небом сирым,
полым облаком, прилетевшим из-за Офира,
финских роз кустом, братом дремы или аира».

5

Зима вселилась на века в квартиры наши и кварталы,
работала наверняка и нас едва не доконала.
Волхвов, шаманов, чародеев, авгуров, магов, колдунов,
сивилл прогнозов и халдеев мы слушали, лишаясь слов.
То начиналась эта сушь со взвесью нафталинной в глотке,
сверкающею пылью чушь скрипела в каждом околотке.
То проступал мороз сырой, сквозь лед прощупывая жабры,
то дождь, летя, жужжал, как рой, и жалил нас осою Фабра.
Валивший из подвалов пар грозил отменой отопленья,
пугал гриппозным бредом жар и гололедом — потепление.
О наши бедные сердца! Тела, бредущие отлого…
Как под созвездием Стрельца мы ожидали Козерога!
Мы торопились в Новый год, искали связки канители,
предохраняя от невзгод, шары сверкали и звенели.
Циклон или антициклон пошел на нас волной воздушной?
Но снег просел, подтаял склон, и лед расплакался бездушно.
В тумане диккенсовских чар
тревога Мару настигала.
В затылок ей из-за плеча
дышало нечто. Отмахнувшись,
она бежала в магазин,
освободившись от работы.
Но в очередь с ней в ряд один
вставало призрачное что-то.
Она летела в детский сад,
а этот мотылек — по следу.
И дома, в коммунальный чад,
невесть что снилось ей на среду.
Порой, не сладивши с собой,
она звонила в дом пустой.
Заброшенных закрытых темных дач
ей виделись ночные перегоны,
осевший снег, клепсидр-сосулек плач,
немые волглые перроны.
Реляций, станций, перелесков, рощ
адажио и скерцо из балета,
обвалы снега, стон его и мощь
торосов на заливе в полночь эту.
По Комарову призрак Келломяк
бродил, мерещился, стучал в квадратики цветные
немых веранд, и вьюги белый флаг
ввергал округу в морок или мрак,
в переговоры назывные.
Среди сугробов, замерших гуртом,
остуженный, простывший, тихий дом,
где царствует великий важный холод,
где блещет в свете лунном и фонарном
стекло портрета умершего Баха,
и капли вдоль стекла летят шальные,
прозрачные, со щебетом и всхлипом,
и имя Капельмейстера лепечет
полночный и подтаявший лесок.
И три один — какая нынче грусть!
какая прелесть предвесенней муки! —
и семь четыре — в ледяную горсть
по капельке слетают — ноты? звуки?
В пустом дому звенящий телефон…
Дон-дилли-гоп… и тилли-тилли-дон! —
откликнулась струна в груди рояля,
вздохнул верстак, скучающий в углу,
упал последний уголек в подвале
на груду — прошлогоднюю золу…
Назавтра разбудил ее звонок.
— Я слушаю, — Привет тебе, Марина.
Ты извини, что я чуть свет в окне;
звонить мне не хотелось при жене.
Я с дядей виделся вчера; ты помнишь
рисунок твой? Ну, тот, где этот дом;
ведь мы и познакомились на том… —
У ней немножко изменился голос,
когда она промолвила; — Да-да. —
— Его хозяин заболел; письмо
прислал он дяде из больницы.
Второй инфаркт, придется подлечиться.
Как ты живешь? — Нормально. Что у вас? —
— Так мы на вы? Все у меня тип-топ.
Как мальчик твой? — Скажи, который час? —
— Должно быть, восемь. Мне пора. — И мне. —
— Пока. — Звенит будильник в тишине.
Люблю я письма получать и открывать почтовый ящик,
в беседе призрачной скучать по — с глазу на глаз — настоящей.
Люблю я почерка образчик, причуды марок, штемпеля
и почтальона, что обрящет меня, по улицам пыля.
Письмо, мне текст не важен твой, любой — условный знак заботы,
любви свидетель деловой, какой-то общей песни ноты.
Не избалована теплом, а также ролью адресата,
шепчу: спасибо вам на том, что написали мне когда-то.
И вот опять — перо и тушь, письмо (и между строк рисунки)
о ряде книг, о пользе стуж, пейзажи, ветки и парсунки.
Старалась Мара, как могла, быть беззаботной и беспечной,
соткала строчку, солгала, чуть-чуть поплакала, конечно,
и продолжала, заспешив, о свойствах кошек или мошек,
а не о том, что ни души, что не помочь и чем поможешь,
а не о том, что пуще всех судьбы ударов и укоров