Вечерний свет - страница 71

Было около трех часов ночи, когда Млотек меня разбудил — впрочем, без особого труда, потому что сплю я очень чутко. Вероятно, сперва я проваливаюсь в сон, как в колодец, но нервы мои остаются напряженными, точно спринтеры в ожидании стартового выстрела. Вот уже несколько дней я ношу с собой заряженный пистолет, но то ли из-за того, что до моего сознания еще не вполне дошел сам факт наличия у меня оружия, то ли из-за того, что в глубине души я сомневаюсь в своей способности воспользоваться им, — во всяком случае, при первом же шорохе я вскакиваю весь в холодном поту, охваченный страхом первобытного человека перед чащобой, на каждом шагу таящей опасности.

Млотек сказал из-за двери: «Началось!» Я открыл ему, не зажигая света. Пока я одевался, он рассказал, что полчаса назад получил известие с той стороны. Немцы готовятся к утру начать карательную экспедицию, со всего города подтягиваются к границе гетто значительные силы. Значит, на этот раз они и впрямь решили окончательно очистить Варшаву от евреев, если уж воспользоваться их лексиконом. Будущее сразу показалось мне простым и легким: спасение означало свободу, гибель тоже означала свободу. Меня ожидало нечто невообразимое, и я называл это нечто свободой. Я выглянул в окно, во мрак, уже колебавшийся от шороха чьих-то шагов. После всех слухов и волнений истекших суток каждое ощущение, каждое предчувствие, каждая мысль приносили теперь лишь облегчение.

И когда мы с Млотеком вышли в темноту улицы, я мог думать только о том, что я называл свободой или освобождением. В сновании множества невидимых ног я улавливал не панический страх, а четкое исполнение заранее намеченного плана, твердую решимость, сквозившую и в приглушенных голосах людей, сбивавшихся там и сям в кучки, и в звуках, сопровождающих обычно, сборы в дорогу. Подойдя к одной такой группе, стоявшей у ворот, Млотек попросил огонька. Вспыхнувшая спичка осветила автомат, висевший у него на шее; закуривая, он оперся о него локтями. Мимо скользили смутные тени, сгибающиеся под тяжестью поклажи: женщины и дети начали прятаться в убежища.

Проходными дворами и закоулками мы выбрались на улицу Заменхофа. Я сообразил, что боевые группы избегали собираться у всех на виду. По дороге к нам присоединялись разные люди — я лишь позже узнал в них членов нашей группы. Очевидно, мы добрались почти до самой границы гетто; Млотек то и дело менял направление, я следовал за ним по пятам, уже совершенно потеряв ориентировку. Поднявшись по какой-то лестнице, где за одной из дверей слышался детский плач, монотонный, словно журчание ручейка, мы оказались на полуразрушенном чердаке, куда сквозь дыры в кирпичной кладке сочился предрассветный сумрак. Я попробовал сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Млотек меня разбудил. Небо уже посветлело настолько, что за последними крышами гетто просматривалась та сторона. Там все кишело эсэсовцами. Словно только в эту минуту поняв, что такое оцепление, я явственно ощутил железные пальцы, сдавившие мне горло. Никто из нас, всматривавшихся из-под балок перекрытия в шевелящуюся внизу черно-серую массу, не произнес ни слова. Наконец Млотек обернулся к нам и, невесело улыбнувшись, процедил сквозь зубы: «Вот удивятся-то!» На нашей стороне не было заметно никаких признаков жизни, хотя группа Млотека была не единственной, занявшей позиции в этой части гетто.

Было что-то около шести, когда подразделение СС, численностью до взвода, вошло в гетто и остановилось перед зданием совета общины. Их сопровождали полицаи, — по всей видимости, это были украинские националисты; немецкие офицеры с хлыстами в руках бегали вокруг них, отдавая приказания. Мы уже устали ждать, когда они наконец строем тронулись в сторону улицы Волыньской. «Вот сейчас, — думал я, — сейчас!»

На тридцать шагов вокруг вымерло все, только раздавался топот кожаных сапог по дну пропасти, наполненной тишиной. Затем прогрохотал выстрел, один-единственный выстрел. И, словно соблюдая правила какой-то игры, полицаи мгновенно разбежались в разные стороны, их строй рассыпался, как колода карт, пущенная веером по столу. Зрелище очень напоминало сцену из фильма, во время которой вдруг исчез звук: немцы молча набросились на полицаев, пинками и ударами хлыста выгоняя их из ниш и подворотен. Я не ощущал никакого страха; вся эта сцена была настолько комична, что меня даже подмывало рассмеяться, но зубы сами собой выстукивали дробь.